Старик воротился в дом, взял буйволовый рог и снова начал гадать. Затем уселся на помост и принялся трепать джут.
Душу его раздирали сомненья. Хорошо бы, конечно, расспросить обо всем партийца: есть ли и впрямь у народа са свой король? И где он, этот король? Был, правда, слух, будто жил он раньше в крепости у тэй, а нынче перебрался к американцам в Лаос… Но старику почему-то не очень хотелось спрашивать партийца об этом. Вернее, хотелось, да только робость и какой-то неясный страх замкнули ему уста. Но теперь, когда гость уехал, старик сожалел, что не поговорил с ним. Кто знает, нет ли у са и взаправду своего короля? А может, король всемогущ и всеведущ и это его, государева, воля пресекла опасный ночной разговор?.. Где уж одинокому старику во всем разобраться!..
Прошло немало времени, покуда он поднял голову и увидал рисовый колобок, оставленный ему гостем. Он опустил руку, державшую нож, и тяжело вздохнул. Да, жаль, не поговорил он с гостем. А теперь его уж и след простыл.
К полудню Нгиа добрался до Наданга.
Деревушка ютилась у водопада, прочертившего белые дуги от гребня обрыва чуть ли не к самым кровлям убогих хижин, которые торчали на скособоченных сваях. Вокруг лежало непросыхающее болото.
Вся деревня была в поле. Прополку еще не закончили. Трава и кукуруза вперегонки тянулись вверх и вымахали выше человеческого роста. На распаханной целине ничего пока не созрело, только нестерпимо-яркая зелень стлалась по земле.
С берега над тлевшими еще кострами поднимался дымок. Где-то в тумане брехали собаки. Но людей нигде не было видно. Наверно, все ушли копать клубни май.
Жена старосты Панга воротилась домой.
Корзина, висевшая у нее на боку, была полна доверху клубней кхоай ныок[48], покрытых длинными волокнами. Женщина то и дело отбрасывала волокна со лба, рассеченного синим шрамом, и рукой прикрывала от липких нитей голову мальчонки, привязанного у нее за спиной. Малыш — у него, вероятно, был жар — прижался лицом к ее спине, ножки его болтались, точно плети ботвы. Следом шагал мальчик постарше, он тоже тащил за спиной большую корзину с клубнями. Подойдя к порогу, женщина опустилась на колени, сняла корзину и взяла ребенка на руки. Мальчишка, не снимая тяжелой корзины, повалился прямо на порог.
— Где товарищ Панг? — спросил Нгиа.
— Не знаю, — негромко ответила женщина.
Нгиа дождался, покуда вернулся Панг. Был он в одной набедренной повязке, бледный, словно его вымочили в проточной воде. Он молча сбросил на землю висевшую за спиною тяжелую корзину с лесными бататами и зеленью для свиней и перевел дух, распрямив натруженную спину. С плеча у него свисала сеть. К вечеру все, где бы ни добывали они пропитание, возвращались домой.
Увидав гостя, Панг засуетился, позабыв даже сбросить сеть.
— Нгиа, это вы? Так быстро собрались к нам!
Вечером уселись ужинать. Ели похлебку из клубней май с цветами банана. Панг в одной руке держал плошку с похлебкой, в другой — лучину, чтоб осветить поднос. Но лучина то и дело гасла, да и проку от тусклого мигающего ее света было мало.
— Вы разве не купили себе керосин? — спросил Нгиа.
— Купил.
— Отчего ж вам не засветить лампу?
Панг встал и вытащил из-за стола бамбуковый кувшин с керосином, обернутый сухим банановым листом — обычно так хранят мед. Он протянул кувшин гостю, чтобы тот почуял запах и убедился, что у старосты в доме и впрямь водится керосин.
Нгиа спиной ощутил, как сквозь щели в стене пробивается ветер.
— Может, у вас нету стекла для лампы? — спросил он у Панга.
Но тут и сам вспомнил, что даже в городском универмаге давно нет стекол. Ведь их везут сюда от самого Ханоя, в корзинах, связками, обернутыми соломой. Но при разгрузке в Иене хрупкие стекла лопаются и бьются; хорошо, если из сотни уцелеет десяток. А вот частники носят на продажу сюда, в горы, ламповые стекла на коромыслах, и ни единого не разобьют по дороге. А потом, хоть они и заламывают втридорога, волей-неволей все идут за стеклами к ним. И он — в который уж раз — подумал: «Надо бы поскорее открыть в Финша хороший магазин, чтоб был любой товар, на выбор».
