— Далеко ли собрались, отец? — спросил Нгиа.
Хозяин взглянул на него, потом притушил слишком ярко вспыхнувшую лучину, уселся, прислонясь к выщербленному столбу, и молча начал плести сеть.
Хворост неярко тлел в очаге. Нгиа задремал, но сон его был тревожен: может, оттого, что он остерегался беды, а может, из-за блох — великое множество их одолевало Нгиа всю ночь. Внизу, в округе Иен, два раза в год все опыляют ДДТ, деревни стоят сплошь белые; зато уж потом ни единой блохи там не сыщешь — спи себе в свое удовольствие.
Первые летние ночи здесь, в горах, прохладны и ветрены — точь-в-точь как в октябре на равнине. А старик все сидел на подстилке из листьев, плел сеть да покуривал кальян. Едва затихло посвистыванье кальяна, внизу, под домом, завозилась лошадь, фыркнула и снова утихла. Тишина окутала лес, еще более плотная и непроницаемая, чем прежде.
Нгиа так и не смог уснуть. Он поднялся, сел поближе к огню и стал слушать, как кричат в ночном лесу косули. Эхо их голосов перелетало с горы на гору, и люди, заслышав его, думали: косули идут, значит, близок рассвет.
Хозяин вдруг снова с присвистом затянулся из кальяна и обратился к гостю:
— Товарищ, послушайте…
«Наконец-то! — возликовал Нгиа. — Старик, видно, приглядывался ко мне. Молчал всю ночь, а вот ведь — заговорил все-таки…»
— Да, — отозвался он, — что вам угодно, почтеннейший?
— Известно ли вам, товарищ, почему крик лани предвещает путнику беду? Отчего это, ежели кто увидит диковинную птицу, он должен покинуть землю, расчищенную под пашню? За какую вину Небо прогневалось на людей са и обрекло нас на мученья и страх?
— Да нет, вы неправы. Все ваши страдания и муки — из-за проклятых тэй.
Старик помолчал, потом снова начал издалека:
— Слыхал я, тому, кто с кальяном в руке повстречает на дороге тигра, вовсе не надо бежать, лучше протянуть зверю кальян. Тигр сделает четыре затяжки и заговорит человеческим голосом: «Пускай люди кинь подчинятся своему королю, а люди са — своему, только тогда кончатся все ваши беды». Правда ли это?
— Нет, неправда, почтеннейший. Кто наболтал вам подобный вздор?
А старик все говорил и говорил — словно сам с собою, — слова его, тусклые и невнятные, падали одно за другим, как жалобы или заклятья. И чудилось: из мрака, обступившего очаг, выходит на двух лапах тигр, на голове у него нон, в пасти кальян…
Нгиа глядел на старика во все глаза: но лицо его, словно вытесанное из камня, было невозмутимо.
— Мерзавца, нагородившего всю эту чепуху, — голос Нгиа зазвучал решительно и строго, — надо бы отправить в город да упрятать в тюрьму!..
Старик испуганно озирался.
— Что за реакционер, — Нгиа старался сдерживаться, — внушил вам, почтеннейший, подобные небылицы?
Но старик молчал, не поднимая головы.
Нгиа знал: старых людей — будь они мео, са или тхай — часто одолевают суеверия, они постоянно обретаются где-то меж миром живых и мертвых и принимают за чистую монету даже небылицы о восставших из могил мертвецах. Вот и хозяин его явно из духовидцев. Но Нгиа чувствовал: за словами старика кроется что-то иное. Только понять его, увы, было невозможно. Нгиа недоумевал. Все расспросы и уговоры оказались тщетны — старик не сказал больше ни слова.
Птицы тыкуи[47] всю ночь тревожно окликавшие друг дружку в лесной чаще, уселись на крышу дома; близился рассвет. Первые лучи солнца окрасили желтизной и багрянцем завесу тумана — сперва фиолетовую, потом синюю и, наконец, голубую; и сквозь эту призрачную голубизну засверкали на солнце гребни гор. Каменные склоны и серые скосы покрытых сухою травой холмов, уснувшие вчера в сумерках, пробудились ото сна и вздымались лазоревыми волнами до самого горизонта.
Небо наполнилось солнечным светом. Печали и смутные тревоги, тяготившие ночью людей, таяли и исчезали.
Спускаясь по лесенке, Нгиа пощупал новую сеть, висевшую на перекладине, и крикнул весело и громко:
— Эй, почтеннейший! Угостите меня как-нибудь рыбкой. Договорились?.. Ну, всего вам наилучшего!
Он быстро собрался в дорогу. Старик что-то пробормотал на прощанье, потом встал, выдернул из расщелины в столбе нож и, подойдя к лесенке, уставился в спину гостю. Нгиа хлопотал возле коня — тот повредил копыто и неловко ступал теперь, оскальзываясь на камнях.
