— Здравствуй, князюшко… Пришел я поздно и жалею, что не был в Заонежье и не разделил с Игорем его последний бой… — негромко произнес он.
Светослав поднял руку, словно пресекая все, что хотел сказать Мокша. Жалости не хотелось, сочувствие было в тягость, и Мокша его понимал, знал он, что это такое, терять родного человека. И не сказать не мог… Поэтому просто замолчал, опустив голову. Так они некоторое время и молчали. Пока князь не произнес дрогнувшим голосом, взглянув в загоревшееся рассветом окно.
— Хорошо-то как, Мокша… Солнце встало… Очень любил Игорь этот час утренний, когда все словно загорается жизнью… Ну, да что теперь… Говори, друг… Рассказывай… Да, толкни Свея-то… Он ждал тебя… Все мы ждали.
Но парень и так уже проснулся. Солнечные лучи, брызнув через витражи, добрались и до него. Едва открыв глаза, он вскочил…
"Похож на отца… Да чего там, сразу видно — Светославич… И рост и стать ихняя… А взгляд-то дедов будет, отец Игорь помягче был… И молчун… Слова так просто не бросит… А теперь и подавно… — смерть отца и матери видеть — страшно это…" Смотрел Мокша на Свея и вспоминал друга детства Игоря, и снова на сердце становилось тяжело.
Свей, откинув рукой упавшие на лицо длинные волосы, хмуро взглянул на Мокшу и едва склонил голову, приветствуя.
Мокша прошел и сел за стол, там, где совсем недавно сидел Изъевий.
— Путь мой был, князь, ты знаешь — в Сварожскую Пустошь к отшельнику. — Начал раздумчиво Мокша. Хотелось все рассказать по порядку, ничего не упустить — и мелочи могли оказаться важны. — Идти пришлось, через земли людей… до верховьев Итиля. Волгой теперь его зовут. К отшельнику я пришел только в середине лета, и хорошо — болота просохли, дорога к нему открылась мне, и добрался я до него без препятствий. Не принял он меня в первый день, — сказал: "жди… позову…" Спорить с ним не стал я, стал ждать… Скит его небольшой, стоит в глубине болот. Живет он там совсем один. Спросил я его при встрече: "Не страшно тебе одному-то?.." А он засмеялся в ответ: "А чего бояться? Смерти? Так смерть — избавление…" А я ему, дурак, и говорю: "Ну, так что ж не убьешь себя?" Он замолчал, а потом очень серьезно мне сказал: "А убью себя, — не будет мне избавления…" Не понял я тогда ничего, только уже в дороге назад, перемалывая наши разговоры с ним на много раз, подумал, что ведомо ему, куда после смерти мы уходим, и ведомо, что надо весь путь пройти, не сворачивая и не увиливая, а если свернешь, — худо будет… Сильный человек тот отшельник…
— Не то слово — сильный, если про него, про обычного человека, даже Изъевий знает… — Проговорил в ответ князь. — Так что ж он тебе про нашу беду сказал? Кто эти звери лютые, что даже полона не берут, раненых добивают?
Мокша кивнул головой, давая понять, что он помнит вопросы, с которыми отправился в путь, и продолжил:
— На третий день позвал он меня уже к вечеру и так сказал: "Не сразу, говорит, я понял, что за лесовичи такие и откуда взялись… Но было упоминание одно короткое у летописца Прокопия, что племя россичей разделилось… Одни стали вести оседлый образ жизни, а другие, в основном охотники и воины, уходили все дальше на восток, пока их след, наконец, совсем не был потерян… Ты же мне толкуешь, что вы — россичи, теперь лесовичи, и живете в мире, о котором люди и не подозревают. Ведом и мне этот мир. Великая когда-то страна Ив… Про нее ходят предания… Некоторые даже думают, что ее больше нет, но это не так. Она была скрыта лишь от непосвященных глаз запретом Совета Девяти по требованию правителей тогдашних государств. Божественное и магическое не должно быть доступно простому человеку — так рассудили они. То, что россичи смогли преодолеть запрет и вошли в эту страну, объясняет присутствие в племени сильного оберега… Он же помог вам выстоять против могущественных сил этой страны."
Мокша замолчал. Светослав вдруг хлопнул ладонью по ручке кресла и сказал негромко:
— Дундарий… собери нам чего-нибудь поесть…
Свей, сидел, наклонившись вперед, и не сводил с Мокши глаз. И Мокша заговорил вновь:
— Оберег тот — горсть земли, взятая Всеславом с могильного холма нашего племени перед уходом… Старец сказал мне, что она была рассыпана над первой могилой лесовичей здесь на Онеже, поэтому и не смог Совет Девяти нас прогнать отсюда и по сию пору не может.
