– Да… Екатерина Павловна… в общем, там, в вашем холодильнике, стоит банка с черной икрой… и я подумала… а можно я себе бутербродик сделаю, а?
– Разумеется, – отрезала Катя. – Прошу вас больше никогда не беспокоить меня из-за подобных пустяков.
– Конечно-конечно. – Лицо домработницы просветлело, даже морщины, казалось, разгладились.
Она задом засеменила обратно к двери, по дороге приседая в нелепом книксене, словно Катя была важным китайским мандарином. Где только Олег откопал эту бабу? Она не понравилась Кате с первого взгляда, но супруг сказал, что это мать одного его аспиранта, «жутко талантливого мальчика».
«Она женщина простая, ты уж ее не обижай», – попросил Олег.
Разве она могла ему отказать?
– Да, и еще, – Галочка остановилась у двери, – совсем забыла сказать…
– Что?
– Утром звонил какой-то Собчак.
– Собчак? – недоуменно переспросила Катя.
– Ну или что-то вроде этого. Короче, главный режиссер вашего театра.
– А, Качук.
– Он сказал, что завтрашняя репетиция переносится с двенадцати на девять утра.
– Понятно, – помрачнела Катя.
Вообще она была домоседкой и природным жаворонком – наверное, при прочих обстоятельствах из нее бы получилась великолепная мать-жена-хозяйка, которая виртуозно пекла бы пироги с восемнадцатью начинками и проводила бы влажную уборку два раза в неделю. Но уже много лет Кате приходилось вести полуночный богемный образ жизни – тусовки, презентации, банкеты, фуршеты, предутренние возвращения домой. Поэтому она выползала из кровати не раньше одиннадцати. А тут – такая ранняя репетиция…
Но ничего не поделаешь: режиссер Владимир Качук – настоящий диктатор. Этакий талантливый стервец. С таким не поспоришь. Он был непримиримо строг со всеми актерами. Даже с Катей Лавровой, примой спектакля, незаменимой исполнительницей главной роли. С Катей, чье имя было напечатано на афишах километровыми буквами. С Катей, которую журналисты называли «талисманом спектакля», потому что зритель «шел» на ее имя, словно ночной мотылек на свет керосиновой лампочки. Он был с нею строг.
Но ей было прекрасно известно, что без Владимира ее блестящая игра ни в коем случае не состоялась бы. Потому что она – талант, а он – гений.
Поэтому она не станет капризничать и спорить, она дисциплинированно поставит будильник на половину седьмого утра и прибудет на репетицию ровно за пятнадцать минут до начала оной…
– Да, и еще звонил ваш сын, – вспомнила Галочка.
– Что он хотел? – оживилась Катя.
– Кажется… Кажется, что-то говорил о какой-то девушке… Ох уж эти мальчики. Вы знаете, у меня ведь у самой сынок. – Галочкино лицо просветлело.
– Неужели? – довольно равнодушно переспросила Катя.
– Да, взрослый уже, Ванечка, – просияла домработница, – я вам и фотографию как-нибудь покажу. Золотой мальчик.
– Так что хотел Саня? – Катя начала злиться.
– Кажется, он сказал, что расстался со своей девушкой, – припомнила Галина.
«Странно, – подумала Катя, – оповестить домработницу о том, что он расстался с девушкой… Конечно, это вполне в Санином духе, но… Я-то, например, вообще не знала, что у него есть какая-то девушка!»
– Идите, Галина, – велела Катя, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не нагрубить. – Лучше идите.
А сама подумала: «Обязательно скажу Олегу, чтобы он ее уволил!»
Настроение ее мгновенно испортилось – теперь ее не радовали даже двадцать пять роз на туалетном столике.
Катиному сыну Санечке на прошлой неделе исполнилось двадцать четыре года. В прессе его называли не иначе как «блестящий молодой человек». Иногда к этому еще прибавляли – «самый перспективный московский жених». Еще бы! Мама – кинозвезда, папа – профессор. Правда, сам Саня пока ничем особенным не отличился. То есть он с отличием закончил ВГИК, куда в свое время пристроила его звездная мать. А вот работу так и не нашел. Сколько раз Катя предлагала ему посодействовать! Один ее звонок – и перед Санечкой раскрылись бы двери самых престижных офисов, его дожидались бы самые теплые и безбедные местечки. Но неожиданно сын проявил твердость.
– Я сам хочу устроить свою жизнь, – серьезно сказал он, и Кате только и осталось, что с умилением и гордостью с ним согласиться.
