Его вдруг поразила жгучая мысль, словно острая физическая боль, мысль, отсутствие которой до настоящего момента теперь показалось ему преступным. Как! Да разве это не преступление, не жестокое издевательство сильного над слабыми и беззащитными, все то, что он все это время проделывал над братьями, правда, безжалостно когда-то поступившими с ним, глубоко виновными перед ним в прошлом?.. Разве же это не издевательство подкинуть им свою чашу и потом, неповинных в этом преступлении, терзать позором, клеймить клеветой перед всем своим двором, перед этою толпою рабов, заставлять их униженно ползать у его ног? Да; но они виноваты перед ним, они безжалостно продали его когда-то, его, беззащитного юношу, и вот он теперь мстит им. Но эта месть, достойна ли она его высокого положения? Недостойна! Недостойна! Он может раздавить их, уничтожить… и он издевается над ними!.. А чем виноват этот бедный юноша, его любимый брат Вениамин, принявший на свою невинную голову весь позор клеветы и обвинения и теперь валяющийся перед ним в прахе, презираемый этою толпою рабов. Как же он должен страдать, этот бедный юноша! А отец, там, где-то в Ханаане, трепещущий за своего последнего любимца? Чем он виноват? К чему эта бесцельная жестокость, этот постыдный порыв низкой души?
Иосиф затрепетал всем телом. Безмолвно повелительным мановением руки он выслал всех из «палаты Горуса», и своих приближенных, и рабов.
И вдруг в этой обширной царственной палате раздается плач, плач громкий, раздирающий плач, как может плакать только женщина.
В ужасе приподнялись братья… Это рыдал Иосиф!.. Рыдания его разносились по всему дворцу; их слышали все, находившиеся вне «палаты Горуса», приближенные, рабы; их слышала стража, стоявшая за внешними пилонами дворца… Рыдания эти доносились до слуха фараона…
Что это? Это рыдает Иосиф, великий псомпфомфаних земли египетской; это его голос… Но без его приказа никто не смел войти к нему… Трепещущая Асенефа замерла на месте в просвете дверей следующего покоя… Что с ним?..
– Я Иосиф!.. – с усиленным рыданием, сдавленным голосом проговорил он, протягивая вперед руки. – Я Иосиф!
Как пораженные молнией, стояли братья… Они ничего не понимали… Они с боязнью смотрели на этого плачущего владыку Египта.
– Я Иосиф!.. – с плачем повторял он. – Скажите, жив ли отец мой?
Братья по-прежнему молчали.
– О! – судорожно сжимал руки Иосиф. – Я брат ваш, которого вы продали в Египет… Приблизьтесь ко мне. Не бойтесь и не скорбите, что продали меня… Бог предназначил меня для спасения вашего. Вот уже другой год на земле голод и еще продлится пять лет, не будет ни сеяния, ни жатвы… И вот Бог послал меня спасти вас от голода. Не вы послали меня сюда, но Бог… Он же сделал из меня как бы «отца фараону», поставил меня господином над всем домом его и князем над всею землею египетской… Спешите же теперь к отцу моему и скажите ему: вот что говорит сын твой Иосиф: поставил меня Бог господином над всею землею египетской; приходи ко мне, не медли и поселись в аравийской части земли египетской, в Гесеме, и будешь близ меня, и ты, и сыны твои, и сыны сынов твоих, и овцы твои, и волы твои, и все, что есть у тебя; и я прокормлю тебя, ибо еще пять лет будет голод на земле, и не погибнешь ни ты, ни дети твои, ни все, кто с тобою…
Говоря это, он подошел к братьям, которые по-прежнему стояли в глубоком изумлении. Этот яркий цвет багряницы, это золотое ожерелье на шее, этот недавно еще властный, теперь плачущий и ласковый голос страшного псомпфомфаниха всей земли – все это подавляло их, все это казалось сном после того, что сейчас только происходило.
– Посмотрите на меня, – говорил между тем Иосиф, – разве глаза ваши не узнают меня? А я давно вас узнал, еще тогда, когда вы в первый раз приходили в Египет… Идите же к отцу, возвестите ему всю мою славу в Египте и скажите ему обо всем, что вы видите. Спешите же, приведите ко мне отца моего… А я…
Дальше он не мог говорить… Он обхватил руками шею Вениамина, плакал и плакал!.. Вениамин плакал вместе с ним, застыв в его объятиях. Потом он бросился обнимать других братьев. Слезы лились ручьями…
