Шествие придвинулось вплотную, и Тудор увидел давно ожидаемого им противника.
В простых сандалиях на босу ногу, в белой рясе и черной накидке доминиканца, с приветливой улыбкой на устах к воротам Леричей шел человек среднего роста с благообразным и умным лицом. Монах держался просто: у него было внушающее уважение достоинство, было даже величие в его смиренной поступи, в чуть склоненной голове со светлым пятном тонзуры на темени, среди седеющих волос. Доминиканцу было лет сорок, не более сорока пяти. Обеими руками, как величайшее сокровище приятный с виду клирик нес небольшой, сияющий на весеннем солнце золотой ларец. Люди при его приближении опускались на колени. «Реликвия! Реликвия!» — пронесся благоговейный шепот по толпе.
Чем ближе ко вратам, тем торжественнее становилась поступь доминиканца, неземная благодать разливалась по лику святого отца. Входя под свод, он шагал уже, казалось самым набожным зрителям, над землею, златой ковчежец плыл над его ладонями по воздуху. Старшие Сенарега, Амброджо и Пьетро, со склоненными головами смиренно шествовали по бокам божьего человека, немного от него отставая.
Снова ударили пушки со стен, и процессия с величавой медлительностью направилась к недавно выстроенному малому костелу замка.
Святости в воздухе Леричей в те торжественные минуты было много, но каждый думал все — таки о своем.
Ближе всего к богу были мысли мессера Пьетро. Наконец, наконец — то прибыла в замок долгожданная реликвия, которая освятит его дом, принесет удачу и благость, сделает угодными господу все его предприятия! Правда — Пьетро пощупал у себя на груди — в золотой ладанке под его сорочкой хранится капля млека пресвятой девы, но капля суть капля, как ни свята, в доставленном же аббатом ларце лежит кое — что потяжелее и столь же древнее — немалая часть щиколотки святого Иосифа. Это и надежнее, и крепче.
Бравый мессер Гандульфи — младший взирал на все вокруг с привычным . вожделением к чужому. Его бы воля — выпустил бы с абордажными тесаками на этот берег всех, кто на галее, — матросов, пиратов, гребцов. Мужей и старух — под нож, молодых красоток — в постели, затем — на корабль. А эту юную отроковицу, что ждет, потупив глазки, у двери часовни, — ему, храброму Джироламо, на такой и жениться потом можно, если у других ее родичей на приданое деньги есть, да и гербом семейство славно, не помешал бы Джироламо и герб. Золото и прочее ценное — тоже на галею, нечего ему тут пропадать. Но — нельзя, нельзя!
Конрад фон Вельхаген, следовавший сразу же за братьями с мечом на плече, как велел устав Ордена, сокрушаясь, что тем грешит, мыслил о том, как, очистившись исповедью, упадет святому мужу в ноги со смиреннейшею мольбою — заступиться перед вышними Ливонского братства за него, покинутого воина, прислать долгожданный выкуп. Уж он, брат Конрад, отслужит святой церкви благую помощь ее и молитвою, и кровью, если потребуется, своею, всей до капли.
Сам святой муж тоже нес, вместе с ковчежцем, в замок братьев свои упорные думы — здесь ли, в Леричах, то лицо, которое он, смиренный слуга божий, с таким упорным прилежанием разыскивает по всем крепостям и градам вдоль Черного моря и прилегающих областей? Полный экстатического элея, взгляд аббата тем не менее цепко обшаривал толпу: здесь ли он, искомый, которого, верил монах, он должен узнать по вышнему наитию, с первого взгляда. Вот всплыл, будто из минувших лет, благолепный лик мессера Антонио. Взгляд аббата, не задерживаясь, скользнул далее, а мысль возрадовалась: вот кто здесь объявился, нежданный, сам господь послал. Но главный предмет его поисков, — здесь он, или бегает где — то?
Шествие приближалось к цели, когда из — за рядов встречающих с радостным воем выкатилось уже виденное Тудором нелепое и страшное существо. Раб Чьомортани, обливаясь слезами, пал перед отцом Руффино во прах, обнимал и лобызал ноги доминиканца, захлебывался счастливым скулежом. Аббат застыл на месте, не меняя выражения лица. Но сбоку уже спешили дюжие ратники, оттащившие тут же в сторону, как мешок тряпья, воющего раба. Пьетро морщился в великой досаде. Бесполезный покамест раб до сих пор в Леричах только даром ел хлеб, никого не успев еще ни казнить, ни на дыбу вздернуть. Если надо, впрочем, любой наемник кого угодно иссечет или повесит, не моргнув. Палач только хранил ключи от тюрьмы. Но Пьетро основывал новую державу, потому и держал бездельника Чьомортани в Леричах: что за государство без ката! Откуда, однако, мерзкий палач знал святого мужа, которому пал в ноги, какие совместные воспоминания объединяли этих двоих?
