Готовился к приятному для него дню и отец Руффино. Багаж достойного клирика был по—иночески скуден, вполне умещаясь в крохотном сундучке. Но рыжий патер увозил, вместе с живой добычей, немалый духовный груз — со славою завершенные во имя господа угодные всевышнему дела. Была, правда, еще добыча вещественная, хотя тоже — духовная. Ее созерцанием и услаждал теперь душу мудрый отец Руффино, сидя за столом в кресле, в бывшей горнице Антонио — живописца. Рыжий патер задумчиво рассматривал свой трофей — путевые записи кочующего еретика, его дневники, наброски увиденных в разных странах построек, задуманных в дороге зданий и статуй, полотен и машин. Глядя на них, отец Руффино думал о местах, где носила беспутного Антонио нечистая сатанинская сила, о тайных и явных нитях, связывавших дела и судьбы святой римской церкви с делами и судьбами тамошних людей и царств.
Бот набросок — стены Константинополя. Теперь это оплот Высокой Порты, в сущности — новой великой державы в Европе. Что ж, умные клирики Рима правы: Ватикану и Порте никогда не придется сталкиваться всерьез. Куда пойдут, однако, далее турки? От этого зависят судьбы мира, главнейшее дело курии и всех тайных сил Рима — разумно направить новые удары осман. Оплотом ненавистнейшей, самой могущественной восточной ереси становится все более крепнущая на севере новая держава — Москва; туда, значит, на север и следует направить оттоманский ятаган. Пять единоверных, все еще способных к бою татарских орд — Астраханская и Золотая, Казанская, Ногайская и Крымская, теснимые ныне московитами, с великой радостью соединятся с мусульманской Портой в священной войне, охватывая вместе московские земли с юга и запада, выходя схизматам в тыл от верховий Волги.
Когда же московский камень расколется под турецким чеканом — тогда и пробьет заветный час для нового великого союза государей римской веры. Крестовый поход, какого еще не видел свет, — вот что станет возможным тогда с верою в успех. И латинский крест, через степи Московии, можно будет двинуть сквозь пространства Азии до страны Катай, до самого океана, за которым — острова Сипанго[99]. Великие, тайные замыслы курии роились в воображении рыжего патера, когда он листал бумаги пойманного Антонио—еретика.
Надо было подталкивать осман, на север, отдав им попутно в жертву гнездо стольких ересей — Молдову. Для этого требовалось установить с султаном тайную, но крепкую дружбу, вручив царю, по обычаю Востока, милый сердцу его подарок.
Что ж, подобный дар падишаху у отца Руффино готов. Самый бесценный, заветный для Мухаммеда гостинец.
Глаза аббата с живым любопытством останавливались на эскизах дворцов и храмов, мостов и замков, нагих и одетых человеческих фигур, на изображениях диковинных животных — страусов, грифов, тигров, гепардов, верблюдов, бегемотов, слонов. Сколько стран пришлось объехать отступнику, чтобы все это повидать? На пытке, небось, скажет все. А как сделано! Несколько скупых штрихов — и перед тобою живая птица, зверь, человек. С каким все выполнено талантом, быть может и гением! Как жаль, что не придется ему послужить делу церкви своим бесспорно могучим даром. Раскается, впрочем, согнется пред истиной веры — и сохранит, возможно, жизнь и сможет искупить свои вины трудом. Отец Руффино, однако, знал: такие не гнутся. Ну что ж, преступник сам того хотел.
Этот сын диавола — аббат собрал со стола бумаги мессера Антонио — у него надежно, слава Иисусу, в крепких руках. Собственно, сразу три птицы сбиты на этой охоте единой стрелой — за одну эту поездку отца Руффино. Ересиарх, убитый в Монте—Кастро, — первый. Турецкий принц, схваченный для выдачи брату, — второй. Беглец Антонио, живописец, — третий. Да укрепление Леричей. Да добрые семена, посеянные в Земле Молдавской во истребление еретических гнезд. Многое, многое сделано скромным слугою господа в эту его миссию на Великом море.
А все—таки — доволен ли он собой? Достаточны ли успехи, исчерпаны ли возможности скромного фра Руффо в его борьбе с диаволом и пособниками его? Нет, нет и нет!
Диавол, извечный, хитрющий враг — о нем думал без страха патер, вернувшись в свою комнату и готовясь ко сну. Диавол для аббата был подлинной, бесспорно существующей силой. Отец Руффино, сам того не зная, уважал диавола, как ни ненавидел, — за мощь и гений, порой и за величие. В глубине души был даже не всегда уверен, что это — дух зла, что людям он — враг. Порой жалел Сатану, что пал. Но, раз диавол пал, — рассуждал тогда патер, — значит был неправ. Раз одолел диавола бог, значит — на то была высшая воля... Стой! — осаживал себя тут аббат, ведь то была борьба двоих, ведь противником Сатаны являлся сам господь, выше коего — нет никого. Кто же мог стать меж ними судьей, предопределив исход схватки, а значит — быть еще могущественнее и мудрее? И как зовут его, — того?..