— В чем? — насторожился Сергей. Ему был неприятен развязный, пьяненький тон Виктора, то, что у него оказались ключи от квартиры, то, что Виктор сидел на полу, не вставал и не намеревался по всей видимости уходить.
— Как в чем? — небрежно отмахнулся Виктор. — В любви, конечно, в чем же еще.
— То есть как это не понимаю? — вспыхнул неожиданно даже для самого себя Сергей. — Как же это я не понимаю, если люблю!
— Ты?!
Виктор поднял голову и очень серьезно, с искренним страданием, которое засветилось болью в его глазах, сказал:
— Значит, не я один…
— Ты?! — теперь растерянно опустил руки Сергей. — Ты тоже?.. Ты тоже любишь Марину?.. А она?.. Тогда почему же, я не понимаю?..
И он машинально вытер разом вспотевший лоб тряпкой, которую держал в руке. В другой руке уныло висел букет.
Настало время удивляться Виктору. Наконец, он понял, от чего разволновался Сергей, опять негромко рассмеялся, кряхтя поднялся, подошел к Сергею и дружески обнял его, обдав перегарчиком.
— Так ты влюбился в Маринку?!.. Что ж, бывает…
Виктор прошел в комнату, тяжело плюхнулся на диван, покрутил головой и, звонко ударив себя ладонью по колену, опять развеселился:
— Ну, нет, это надо же!.. Цирк зажигает огни — вот как называется этот водевиль…
Виктор посмотрел на побледневшего Сергея, на его худые руки, судорожно сжимающие тряпку и букет, и ему стало жалко Сергея, как жалеют беззащитного малыша, щенка или котенка. И Виктор решил, подражая Антону, открыть Сергею великие истины, вид на горные вершины высокого духа, парящего, как демон во вселенной, над бременем страстей человеческих.
— Ты только успокойся, старик… Не дрейфь… Какая разница: Марина, Люся или Таисья? Все пройдет, все уйдет, растает в черном дыме крематория или превратится в прах и тлен… Все пройдет… Вот как сказал об этом поэт Валерий Истомин, ты, небось, и не слышал о таком?.. А наша истинная сущность — отраженье ужасной истины, что я — лишь только в что-то превращенье круговорота бытия… Лишь только в что-то… Усек, старик?..
— Усек, — уже успокоившись, кивнул головой Сергей. Он внимательно слушал Виктора, ожидая, когда тот возведет до конца храм своих умозаключений.
— Молоток!.. Раз все проходит и все пройдет — пройдет и твоя любовь к Марине. Понял?.. Пройдет, как у меня прошла, пройдет, как прошла у Антона… К Марине, я имею ввиду… Но Марину не вздумай обижать. Так-то! Марина — это ш.п., швой парень, значит.
Она — надежный человечек, никогда не выдаст, да и в делах любовных искусница, тут ничего не скажешь…
Виктор не заметил, как побелели костяшки пальцев Сергея, сжимающие букет.
Но Сергей молчал, и Виктор истолковал его молчание как сомнение в его, Виктора, словах, и поэтому он решил по-дружески открыть глаза Сергею, как недавно ему открыл глаза Антон.
— Жаль, конечно, девку, но время ее ушло… Безвозвратно, как все уходит… Вот, еще несколько лет назад она была вся в соку, как говорится, а сейчас… Сейчас с ней хорошо дружить, но жить… Нет, согласись, что с ее характером ей только на общественном транспорте контролером работать… Скажешь, я не прав, старик?.. И смотри, как бы она тебя не охомутала, совсем в бабу не превратила…
Весь этот монолог Виктора был скорее обращен не к Сергею, как самому себе. Виктор убеждал самого себя в своей правоте, следуя логике и духу Антона, утвердительно размахивал руками, но посмотрел на Сергея только на последней своей фразе.
Сергей сунул тряпку в карман передника, снял очки и тщательно протер их краем передника. Потом прошел в комнату, выключил по пути тихо играющую радиолу, аккуратно положил букет н стол, а очки на сервант и повернулся к Виктору, который с добродушной ухмылкой наблюдал на ним.
— Знаешь что, подонок? — тихо сказал Сергей. — Пошел-ка ты вон отсюда. Это ты — старик, а не я. Это твое время ушло навсегда, а не мое. Это ты так испоганился, что душа твоя, как медуза, скользкая и ядовитая. Я люблю Марину, слышишь, подонок, люблю, а что это значит, любить по-настоящему, тебе никогда не понять. Тебе этого просто не дано, подонок, ты лишен этого, потому что амеба ты убогая среди людей. Я знаю, что Марине больно, что ей тоскливо, что она мечется, как раненая, но я ее спасу, потому что я ее люблю, и мне неважно, с кем она была раньше и какие подонки растоптали ей душу: Пижон, Антон или ты, гнида…
