Есть пол и потолок моих стремлений,
а между ними — я.
И если потолок высок, как гений,
то пол, как сгусток бытия.
А время идет, а время уходит. И копится в душе горечь утрат. Привыкай к потерям, с каждым днем их больше…
Я с каждым годом все мудрей.
И все кристальнее познанье.
О, тяжесть скорби! С ней — трудней.
Без смысла день. Ночь — наказанье.
А время идет, а время уходит. И если ты сейчас, сегодня счастлив, весел и наслаждаешься жизнью, то завтра наступит похмелье, и ты поймешь, что ничего не было, нет и не будет, кроме пустой суеты.
Неумолимо летит время, все быстрей, все быстрей…
А умирать жалко.
И неохота.
Только работа, работа, работа.
Как тяжелый труд землекопа.
Каждый день себе яму копать кайлом,
а потом,
смертельно устав,
лечь в нее и спать, спать, спать вечным сном.
Бом!.. Прозвенит колокол, пойдешь на последний круг… Финал… Нас на Земле скоро пять миллиардов. А сколько уже ушло в небытие? И жизнь твоя, и смерть твоя — песчинка в великой реке бесконечного времени… А итог?..
Ощущение утерянного,
безвозвратно уходящего и в высоком царском тереме,
и в кирпично-блочных башнях.
И желание остаться,
преступить через забвение в пирамидах египтянских,
в родах новых поколений.
И кресты, и обелиски,
и простой могильный холмик —
результаты этих исков,
говорящее безмолвие.
— Я читал тебе эти стихи, помнишь? Говорящее безмолвие… — повторил Антон и умолк.
"Массаж мозга" был закончен.
Уже давно сгустились сумерки, царил полумрак, стол, стулья,
маски, фигура Антона, молча стоявшего у стены, теряли свои очертания — словно мир погружался в черную бездну…
Антон бесплотно и бесшумно проплыл по комнате и включил свет.
Виктора будто обожгло.
— Где у тебя коньяк?.. В буфете?.. А мясо разморозил?.. Ну-ка, давай поставь что-нибудь в стиле диско, только не очень быстрое…
Виктор кивнул в ответ, механически, как кукла, поднялся, долго размышлял, какую кассету поставить, наконец, выбрал, включил стереосистему, вернулся и сел в кресло.
За это время Антон нарезал тонкими кусками, посолил, поперчил, посыпал приправами мясо, кинул его на раскаленную сковородку, обследовал холодильник, достал и открыл банку с маринованными огурцами и помидорами, выложил их в глубокую тарелку, нарезал хлеба и поя вился в дверях комнаты со сковородкой.
— Вика, давай подставку, живо. А то горячо.
Виктор бросился на кухню, принес подставку. Вдвоем они расставили тарелки, рюмки, разложили ножи, вилки. Антон разлил коньяк.
— Ну… — поднял он рюмку. — Жизнь продолжается… Ты знаешь, что сказал Хайям обо мне?
Кровавый ручей моего сердца снес бы сто домов.
А в сто раз больше домов в опасности от моих слез.
Каждая ресничка моя — желоб, по которому стекает кровь.
А если я сомкну ресницы, то будет потоп.
А нам с тобой он дал простой, но мудрый совет:
Не следует метить сердце метой печали.
Постоянно надо читать книгу наслаждения.
Надо пить вино и исполнять желания сердца.
Ведь неизвестно, сколько проживешь в мире.
— Давай за нас, Вика! За нас! Понял?.. Надо бы тебе все-таки научиться на горных лыжах кататься… И приятно, и полезно во всех смыслах. Ну, поехали…
Они выпили.
Потом еще.
И Виктор с некоторым удивлением понял, что проголодался, что жив, что есть в этом мире тепло. То ли от того, что отпустило нервное напряжение последних часов, то ли от бессонной ночи, Виктор, сам того не замечая, опьянел. Ему показалось, что боль в душе ушла и не вернется. Ему уже не хотелось есть, он подливал себе коньяк, отпивал из рюмки часто, но понемногу и держал терпкую, жгучую жидкость под языком, прежде чем проглотить ее.
Антон тоже пил, но сдержанно и добродушно-внимательно слушал, как Виктор, пьяно улыбаясь, рассказывал, что Марина, похоже, сыграла свою роковую роль, посвятив Люсю в дела триумвирата. Про себя Антон выругался с досады от того, что Марина решилась открыть кому-то факт существования триумвирата без ведома его магистра и основателя, но виду Антон не подал. А потом задумал недоброе…
Для начала он завернул анекдот "со смаком", над которым Виктор долго смеялся, повторяя последнюю фразу: "Странно, что-то есть, а слова нет…"
Потом Антон рассказал, как он в доме отдыха попал в сложную для мужчины ситуацию. Его поселили в одном номере с молодым человеком, а напротив жили две девицы, одна из которых была подругой этого молодого человека. Каждый вечер молодой человек уходил к своей подруге, ее соседка деликатно оставляла их вдвоем, а поскольку ей некуда было деться, то она приходила к Антону. Антон, накатавшись за день на лыжах, не желал ничего, кроме того, чтобы блаженно растянуться на койке, но ему приходилось вести светские беседы с соседкой. На третий день соседка принесла бутылку коньяка. Они с Антоном выпили, развеселились и Антон поцеловал ее в щеку. В ответ она страстно обвила его шею руками, прижалась и прошептала ему на ухо: "Ну, и сила воли у тебя… Целых два дня терпел, бедненький…"
