Виктору удалось достичь своего. Правда, он об этом не знал — только намного позже Люся рассказала, как она, безотчетно волнуясь, ждала его звонка, и как она… Трудно, как-то не подходит назвать сиротой здорового, по-мальчишески обаятельного мужчину, преуспевающего, уверенного в себе, но по сути дела это соответствовало истине.
Люся ощутила острую жалость к Виктору, выругала себя за то, что была так жестока с ним, и с отчаянием выругала себя за то, что так бездушно дала повод влюбиться в себя. Впрочем, о последнем она подумала не только с отчаянием, но и с удовольствием и волнением.
Ей, конечно, льстило внимание Виктора — какой женщине не приятно, что в нее влюбились? Но особого значения ни встрече с Виктором, ни его телефонной осаде она не придавала, тем более, что влюблялись в нее всегда, начиная с детского сада, когда толстый и рыжий Вовка, кряхтя, принес ей тяжелое ведерко песка, поставил рядом и, будто ожидая от нее конфету, смущенно сказал: "На…" Люся, напевая, продолжала лепить свою горку из песка, в которой хотела выкопать пещеру, но ей не хватило строительного материала, горка осыпалась и Вовка, заметив это, приволок ей полное ведро от всего сердца. Вместо улыбки, которая должна была заменить Вовке самую вкусную в мире конфету, Люся продолжала копаться в своей, совсем уже развалившейся кучке.
И тогда Вовка огрел ее деревянной лопаткой по спине и заревел во весь голос.
И в школе Люсе доставалось предостаточно всего поровну: и мальчишеской влюбленности, и, маскирующих эту влюбленность, обид и оскорблений. Люся не производила ошарашивающего впечатления своей внешностью — она всегда была складной, симпатичной, веселой, искренней девочкой, с которой хотелось дружить, и с которой, казалось, так легко перейти грань открытой дружбы к тайной от других взаимной влюбленности. Вот тут и наступал крах мальчишеских иллюзий. В ответ на немые или даже откровенные признания Люся мотала головой, смеялась серебряным завораживающим смехом и оставалась и дальше такой же ровной и приветливой.
Это порождало у мальчишек бездумное желание доказать Люсе силу своих чувств, что приводило к захватывающим дух последствиям. Так, Эрик Мирзоянц перешел из одной классной комнаты в другую по карнизу на высоте четвертого этажа школы, что соответствует, примерно, уровню шестого этажа современного жилого дома. Он совершил это во время урока физкультуры, когда весь класс играл во дворе на баскетбольной площадке. Дойдя до середины простенка, Эрик остановился, кто-то его заметил, завизжали от страха девчонки, побежал искать веревку и организовывать спасательные работы учитель физкультуры, а Эрик, цепляясь за швы между кирпичами, судорожно нарисовал, нет, не нарисовал, а сотворил немного кривые, натужные, но огромные, насколько ему позволяло его положение, буквы "Л", потом "Ю".
Физрук уже торчал из окна, в руках у него была веревка и сам он был подвязан веревкой, и пытался дотянуться до Эрика, но тот все-таки закончил свой труд. "С" и "Я" получились у него хуже — видно было, что он устал и что ему очень нелегко, потому что русское "Я" он написал как латинское "Р".
Физрук добросил наконец-то веревку до Эрика, и она сыграла свою спасительную роль, потому что, когда Эрик ухватился за нее, то физрук дернул ее на себя и поймал мальчика, уже летящего в пятнадцатиметровую пропасть с сереющим на дне асфальтом.
Переполох в школе поднялся страшный. Понимая, что такого впредь допускать нив коем случае нельзя, и учительский состав, и родители, выговаривая молодому поколению, столкнулись с проблемой: да разве возможно запретить влюбляться? И в нравоучительных беседах взрослые ругали Эрика Мирзоянца за то, что он вылез на карниз, пугали тем, что он мог разбиться, но умышленно обходили причину, заставившую его перебороть страх высоты и страх перед неотвратимым наказанием. Сгоряча хотели собрать школьную линейку, вызвать пожарных и стереть на глазах у школьников неграмотное слово с перевернутым русским "Я".
