— Культурная революция — и только! — перебила его Люся. Игра в королеву ей перестала нравиться, потому что воспользоваться этим фейерверком предложений она не могла. — Хочется, конечно, вырваться, но как-нибудь в другой раз… Рыцарь Виктор… До свидания… И не забудьте встать с колена!
Следующий разговор был коротким. Когда Люся сняла трубку, Виктор тихо спросил:
— Люся? Это вы? Здравствуйте…
— Виктор? — откровенно обрадовалась ему Люся. — Что же это вы пропали? Я даже забеспокоилась, не стряслось ли что-нибудь, и ждала вашего звонка. Как ваши дела? Рассказывайте… Молчите?.. Не знаете, с чего начать? Посмотрели, небось, все фильмы, которые вы мне так рекламировали. Конечно, побывали на вернисаже вашего друга-художника, обхохотались на вечере у юмориста, а вчера вернулись с концерта заводного австралийского джаза?.. Скажете, нет?.. Почему вы молчите, рыцарь?.. Не слышу…
— Извините… — медленно и тихо выговорил Виктор. — Я прошу у вас прощения, но поймите меня. Сегодня — годовщина смерти моей мамы… Она умерла три года назад… А отец ее очень любил… очень… и через год тоже… Я не хотел вас беспокоить, но не мог не позвонить вам, потому что… потому что… вам, только вам, больше никому не хочется… Да и некому…Извините… И спасибо, что вы есть.
Виктор повесил трубку.
Он не врал Люсе, что три года назад в марте умерла от рака его мать, он не врал Люсе, что через год умер его отец, но в том, что отец скончался от безысходной любви к матери, была опять ложь. Никто не смог бы уличить Виктора в этой лжи. Более того, даже если бы это случилось, Виктор всегда оправдался бы тем, что он думает именно так и искренне уверен в своей правоте. Хотя в глубине души он знал, что это ложь.
Все мы, конечно, не без греха. Каждый из нас искажал и искажает правду. Потому что правда сурова и горька и требует немалого мужества и крепких духовных устоев, чтобы ее принимать такой, какая она есть, и чтобы ее говорить. Можно простить сознательную ложь во имя того, чтобы уберечь человека от душевной травмы или от безумного поступка. Можно простить безобидную ложь ради красного словца в веселом застольном рассказе, но Виктор, когда лгал Люсе, совершил нравственный проступок.
Двойной. Проступок и перед Люсей, и перед самим собой.
Виктор прекрасно знал, насколько нелюдим и душевно черств был его отец. Он был кадровым военным и на хорошем счету у своего начальства. В заслугу ему всегда ставились требовательность и неукоснительное исполнение устава. Свою властность, свое военное понимание о порядке отец полностью переносил на семейные отношения.
В отличие от отца мать была мягкой, ласковой женщиной, послушной и исполнительной. Лишь перед смертью, сознавая неизбежный исход своей болезни, она поведала Виктору о том, что отец страдал геморроем в тяжелой форме, тайным для остальных недугом, моральные последствия которого он компенсировал на армейской службе и в семье. Мать рассказала Виктору об этом, чтобы он заботился об отце и прощал бы ему его капризы и причуды, хотя трудно назвать капризом реакцию нездорового человека на очередной приступ болезни.
С другой стороны, хроническая болезнь и дурной характер дают такое сочетание, из которого вырастает суперэгоист. Виктор испытал это, как говорится, на собственной шкуре. Он не любил отца. Единственное, что поразило Виктора, что он ничего не знал об этой семейной тайне, настолько скрытен был отец и безропотно послушна мать.
Тогда-то Виктор и задумался над тем, что в каждой семье могут быть такие тайны и они существуют, как существует скрытая горькая и жестокая правда.
Долгими годами привыкнув к беспрекословному подчинению со стороны жены, отец воспринял ее смерть, как смерть солдата на войне. Но то ли от того, что он лишился ее моральной поддержки, то ли от того, что, стесняясь, не мог выполнять без посторонней помощи необходимые процедуры, то ли от того и другого и чего-то еще третьего, но отец махнул на все рукой и так запустил свою болезнь, что после очередной операции из больницы уже не вышел.
В какой-то момент он вспомнил свою жену, но больше с досадой, чем с любовью пробормотал:
