— Так че? — дебильно переспросил "торпеда".
— А ты сам что скажешь? — поднял брови вор.
Матерый молчал, осознавая происшедшее, настолько он был поражен.
Видимо, чересчур интеллигентный язык не доходил до Матерого, и Астра перешел на более доступный, а потому понятный язык:
— Бля, из тебя «торпеда» как сам знаешь из чего. Встанет и молчит.
— Ну, так бы и сказал, — ощерился Матерый. — Бля, надо малявы везде разослать…
Вор улыбнулся:
— Уже ближе.
— Чтобы любой уважающий себя блатной… бля буду, на пику бы их… — Казалось, еще мгновение — и «торпеда» изойдет от ненависти к сукам слюной.
— Ну, подумай… Ладно. — Пахан махнул рукой, давая понять, что не хочет больше слышать о суках. — Я сказал, все слышали. А теперь о другом…
* * *
Несмотря на обилие выпитого, беглецы к утру основательно замерзли.
Чалый, открыв смеженные веки, долго и тупо смотрел через дырочку в заиндевевшем стекле на окружавший его заснеженный пейзаж, не понимая, как он тут очутился. И, лишь бросив взгляд на сопящего Малину, вспомнил…
Как ни странно, но спать больше не хотелось, тем более что надо было уходить дальше, а метель утихла.
Чалый приоткрыл дверку — в кабину, полную алкогольного перегара, ворвался крепкий морозный воздух.
Дверка открылась с трудом; за ночь снегом замело даже колеса.
Малина, разбуженный ледяным ветром, протер красные глаза, наконец-то очнулся и вопросительно посмотрел на подельника:
— Нас что — ищут?
— А с чего ты взял?
— Так должны же… — Москвич посмотрел на часы, тикавшие на щитке.
— А ты, бля, пацан ничего. Догадлив, — бросил Чалый, до половины высунулся из кабины и, как показалось москвичу, принялся нюхать воздух, посматривая на верхушки лиственниц.
Затем наклонился, зачерпнул горсть снега, поднес его ко рту и тоже понюхал.
Малина смотрел на него широко открытыми глазами.
— Что делаешь?
— Смотрю — никто нашу тачку за ночь не обвафлил, — не глядя на подельника, бросил тот. — А то тут деды морозы разные шляются, онанисты хреновы. Ладно, — лицо его стало серьезным, — погода будет хорошая, пурги уже не будет. Надо сматываться…
* * *
Так уж получилось, что от брошенного ЗИЛа до ближайшего поселка было рукой подать: километров десять. Беглецы шли, утопая по колено в снегу, и Чалый все время бормотал:
— Знал бы раньше, что уйдем, лыжи бы приготовил.
Москвичу, естественно, было тяжело втройне, он все время отставал, падал, спотыкался, и если бы не боязнь противоестественных желаний напарника, он бы наверняка уснул в снегу: ему все было уже безразлично, кроме разве что боязни за свой "фуфлыжный целяк".
— Давай, Малина, давай, скоро будем. Помнишь, год назад один чертила откинулся — Дюней звали?
— Ну… был. И что?
— Тут поселок должен быть. Февральск. Сейчас придумаем что-нибудь. Согреемся. Дюня хоть и запомоенный, но выбирать не из чего. Поможет, никуда не денется.
И действительно, спустя несколько часов на горизонте появились редкие дымки — вскоре беглецы подошли к поселку. Вагончик на краю поселка был нежилым — видимо, жильцы покинули его недавно, потому как в нем даже были стекла.
Чалый и Малина зашли внутрь и, перешагивая через кучки окаменевших от мороза фекалий, устроились на свалке грязного тряпья в углу.
Удивительно, тут даже сохранилась печка-буржуйка — ее просто не успели украсть.
Вскоре в металлическом чреве заплясали веселые огоньки, и разнеженный Чалый принялся мечтать:
— Анаши бы… Водки бы… Бабу бы…
— Пожрать бы… — поддакнул Малина.
— Если я бабу не найду, тебя во все дыры отдеру, — напомнил Астафьев задушевным голосом.
— Я… я… — Казалось, лицо Малины перекосила судорога.
— Да ты не боись, я просто так говорю.
— Тут поселок, — голос подельника звучал подобострастно и приторно, — наверняка кого-нибудь найдем.
— Чертилу этого, Дюню, я трахать не собираюсь, — брезгливо поморщился Иннокентий.
— А кого хочешь? — испуганно улыбнулся Малинин и опасливо почесал задницу.
— Бабу, — последовал ответ.
— Какую?
— С дыркой между ног! И чтобы волосы вокруг! Иди ищи!
— А анаши? Выпить? Закусить?
— Укради! — неожиданно заорал Чалый. — Не можешь украсть — заработай! Иди и не возвращайся просто так… Очко на британский флаг порву — ясно?!
