Что бывает с суками, товарищу капитану можно было и не объяснять: смерть предателям! Блатной суд суров, но справедлив, а что самое главное — быстр: ни тебе презумпции невиновности, ни тебе адвокатов, ни кассационных жалоб вплоть до суда Верховного…
Впрочем, тут, на строгаче, был свой верховный судья: очень уважаемый вор в законе по погонялу Астра, бывший к тому же смотрящим зоны. Астру боялись и уважали: когда в прошлом году синклит татуированных людей за месяц до откидки не смог прислать ему замену, вор в законе сделал показательную попытку к бегству. Таким образом он сознательно получил довесок к сроку, но зато не запятнал своего честного имени перед воровским сходняком.
Этот вор классической, «босяцкой» формации к ссученным был безжалостен и беспощаден. Перед взглядом пахана, тяжелым, придавливающим, как бетонная плита, никто не мог устоять, даже он, капитан Киселев…
Кум вяло пошевелил кончиками пальцев, чтобы определить, пьян он еще или нет, и — не определил.
Однако похмелье — похмельем, а служба — службой, и потому Киселев, икнув, придвинул к себе две папки с личными делами тех самых сук, над которыми в самое ближайшее время должен был состояться праведный суд.
— Иннокентий Мефодьевич Астафьев, кличка Чалый, 1948 года рождения, русский, уроженец Хабаровского края, 5 судимостей, последняя — за грабеж, осужден на 7 лет, — шевеля пересохшими губами, прочитал капитан.
Впрочем, личные дела стукачей кум знал и без прочтения, тем более что читать, даже служебные документы, он не любил.
Однако чисто милицейский педантизм взял верх, и он, превозмогая позывы к рвоте, придвинул к себе вторую папочку.
— Сергей Арнольдович Малинин, кличка Малина, 1962 года рождения, русский, уроженец города Москвы, 2 судимости, последняя — за мошенничество, осужден на 5 лет.
Конечно же, кум прекрасно знал Уголовный Кодекс Российской Федерации и даже в таком тяжелом состоянии перевел номер статьи в то, что она означала.
Само собой, убийство на зоне — очень неприятно, но если разобраться, можно списать на что угодно: несчастный случай на производстве, сердечно-сосудистая недостаточность и даже ОРЗ (на больничке врач — свой человек, да и с хозяином ссориться себе дороже).
Неожиданно невольно вспомнилась вчерашняя сцена: жена прапорщика Красноталь, учительница русской литературы Света, спелая блондинка рубенсовского типа — пышная, сдобная, с огромными ляжками, с коровьими карими глазами и неестественно длинными ресницами, демонстрировала такие чудеса акробатики, в сравнении с которыми меркнули даже звезды цирка на Цветном бульваре, и от этого воспоминания капитану полегчало на душе и в желудке. "Может быть, спасти? — промелькнула нечаянная мысль. — Может быть, пожалеть?.."
А спасти ссучившихся кум действительно мог — не на всю жизнь, конечно же, а на какое-то время: отправить в БУР — барак усиленного режима, или на дальняк, то есть перевести на дальнюю зону…
И тут тугим комом блевотины к горлу подкатило еще одно воспоминание: когда он, Андрей, пытался овладеть учительницей анально, в дверь постучал ее муж, прапорщик. Пришлось быстро натянуть штаны и сделать вид, что пришел выяснить кое-что по службе.
— А ну их в задницу, — обреченно махнул рукой кум, — блатные сами разберутся… Похмелиться бы сейчас.
Капитан нажал кнопку селектора внутренней связи — спустя несколько минут из динамика послышался охрипший голос его вчерашнего собутыльника Вити Радченко:
— Че?
— Че делаешь? — срывающимся голосом спросил кум.
Начальник отряда не ответил — ясное дело, чего — похмелиться надо.
— А ты? — все-таки Радченко сумел отреагировать на вопрос.
— Страдаю, — искренне признался Киселев.
— Похмелить? — сжалился друг.
При этом волшебном слове кум преобразился — язык отлип от нёба и слюна закипела в уголках губ.
— Че?
— Спиртяра!..
— Дык давай… тащи — быстро. Понял г!
— Гы… Сам иди. Мне теперь тяжело — издевательски откликнулась мембрана.
…Через пять минут кум сидел в кабинете Вити, жадно глядя, как тот булькает из фляги в стакан чистую, как слеза ангела, жидкость.
О Чалом и Малине, о предстоящей правилке он, естественно, уже забыл…
