— Очень мило. И очень похвально. — Сергеев улыбнулся этому жизнерадостному добряку, с наслаждением отпивая кофе. Выдержав паузу, спросил: — Скажите, а что было на месте этой улицы до того, как здесь поставили эти высокие дома?
— Тоже улица. И тоже были дома, только ниже ростом. Как это по-вашему? — Подбирая слова, буфетчик пощелкал пальцами возле виска. — Ах да, Гулливеры и лилипуты! — Он остался очень доволен своей меткой шуткой, раскатисто засмеялся.
— Кажется, вот здесь, напротив, стоял двухэтажный особняк? — сказал Сергеев не совсем уверенно. — С башенкой. Вы не помните?
— Княжеский дом! — воскликнул буфетчик. — Но вы ошибаетесь: он стоял на месте вон той гостиницы. Его снесли позже других. Жалели. Я ещё застал его: прелестный был особняк, хоть и очень старый. Он нарушал общий архитектурный ансамбль...
— Понимаю, — сказал Сергеев, приглядываясь к восьмиэтажному белому зданию с изящным козырьком и широкими лоджиями. — В особняке кто-нибудь жил в последнее время! Не помните?
— Там никто не жил, был маленький местный музей, — пояснил буфетчик, уловив волнение в голосе и на лице Сергеева. — А «Княжеский дом» — прозвище. Говорят, когда-то он принадлежал князю. Но ведь князей давно нет. И не похоже, чтобы они появились опять. Не так ли?
— Да, это так, — согласился Сергеев. — Их время давно прошло и у нас, и у вас.
— Теперь они только в сказках, — засмеялся буфетчик.
— Пожалуй. — Сергеев поблагодарил его и отошёл от стойки.
Он сел за свободный столик возле окна, откуда было хорошо видно здание гостиницы. Ему захотелось побыть одному.
«Княжеский дом» — прозвище...», «Когда-то он принадлежал князю...». Вот уже как говорят. А пройдёт ещё столько, а то и меньше — и совсем позабудут. О самих обитателях и говорить нечего — будто и не жили на свете. Но неужели каких-нибудь тридцать лет — это уже «когда-то»? Точно в какой-то страшно далёкой дали. А ведь было-то это в сорок четвёртом году, осенью, рукой, кажется, подать...»
Сергеев, вспоминая это не такое уж далёкое прошлое, смотрел на новое современное здание гостиницы. Отдалённый гул шторма докатывался сюда приглушённо, и гул этот опять, как и там, на причале, возле автобуса, напоминал Сергееву орудийный грохот, и ему вдруг почудилось, что вот сейчас он увидит врывающиеся в бухту катера с десантниками и вода в узком проходе закипит от взрывов...
...Он, командир взвода морской пехоты лейтенант Сергеев, не знал, кто в ту ночь сумел развести боны при входе в бухту — наши ли разведчики, местные ли партизаны. Но он знал, насколько сложно и рискованно выполнить такую работу, и потому, когда катера без ходовых огней, под вспомогательными двигателями подошли к проходу, мысленно поблагодарил этих неизвестных людей и порадовался за них. Всё шло пока хорошо, значит, сработали ребята превосходно, своё дело сделали, и теперь слово за ними, за десантниками. Катера призрачно скользили по тихой воде узкого прохода, стиснутого тёмными скалистыми берегами, но было ясно, что вот-вот немцы обнаружат их, не могут не обнаружить, и тогда наступит та критическая минута, которая может решить судьбу всего десанта.
Но немцы хватились слишком поздно, когда уже была наполовину пройдена горловина. Разрывая ночную тишь, мощно взревели главные двигатели, и катера рванулись на полных оборотах вперёд. Но тут же с берега, пронзая предрассветную темь, кинжально хлестнули навстречу прожекторы, плотно ударили орудия. А катера, точно стая гончих, уже мчались, врывались в бухту, и в ней стоял сущий ад — вода кипела у бортов, дыбились в огненных отблесках фонтаны, слепили, судорожно метались над поверхностью нервные щупальца прожекторов, расчерчивали темноту колючие трассы пулеметных очередей. И невольно хотелось вжать поглубже голову в плечи, точно они могли защитить, точно были бронированными.
Катер, на котором был Сергеев со своим взводом, вырвался вперёд, но внезапно сбавил обороты, и Сергеев почувствовал, как проскребло килем по грунту. До берега оставалось метров двадцать-тридцать. У самого борта ухнул снаряд, катер круто завалило на левый борт, и тут же командир рявкнул что есть мочи с ходового мостика в мегафон:
