Он увидел сквозь щель: те же ребята, хитро перемигиваясь, колотят железками в медные тазы и лохани. Бот чем надумали они теперь ему досаждать. Ведь он — философ, писатель, ему нужна тишина, чтобы думать! Получай же, безбожник. Попробуй сказать, что медный таз — тоже существо живое и ему больно.
Нет, конечно. Медному тазу все равно. И медному лбу. Но живому человеку… Омар тихонько, чтобы их не спугнуть, растворил калитку — и только хотел произнести свой неизменный вопрос: "Зачем?" — как их будто ветром сдуло. Через минуту они загремели с другой стороны двора.
А родители — словно оглохли. Неужели им не мешает этот адский грохот? Не мешает, похоже. Злобна глухота душевная, ее и громом небесным не пробьешь.
Звон в ушах. Сердце стучит, кровь густо приливает к мозгу. Глаза лезут на лоб. Голова болит и кружится. Даже в печени боль. Утомление. Он стал надолго уходить из дому. Но стоит вернуться… на базаре, в кузнечном ряду, не бывает такого оглушительного шума. Каждый день. В любой час. С утра до вечера. Ей-богу, этот мир безумен! Собаку, что ли, завести — и напустить на них? Нет, нельзя — изорвет. И ты же будешь виноват. Это только так говорится: собачье терпение. Куда собаке до человека…
Ну, погодите! Не на того напали. Уж если я загремлю, то загремлю. Век будете помнить.
***
…На базаре уже который день выступал узкоглазый фокусник с косицей, в широком кафтане с разрезами внизу, по бокам. Прятал яйца за пазуху — и вынимал их изо рта. Вытягивал оттуда же бесконечные цветные ленты. Превращал веер в курицу. И все такое.
Омар пригласил китайца в харчевню "Увы мне", угостил ячменной водкой и кашгарской лапшой.
— Бумаги много надо, — бесстрастно молвил гость, послушав Омара.
— Купим сейчас.
— Хорошо. Все остальное у меня есть.
Едва они, придя домой, приступили к делу, мучители опять принялись за свое:
— Динь-динь, бом-бом, там-там!
— Там-там, бом-бом, динь-динь!
— Там-бом, динь-там, динь-бом!
Омара уже трясло от них. Хотелось выйти, схватить башибузука, вскрыть ему череп и посмотреть, что же у него в коробке: человеческий мозг или жгут медной проволоки?
Но фокусник и бровью не повел. Видно, много всякого шума ему довелось услыхать за жизнь. Вот уж поистине — восточный человек. Из всех восточных самый восточный. Его голое плоское лицо, по которому трудно судить о возрасте, выражало полную невозмутимость.
Он только и сказал тонким бесчувственным голосом:
— Терпеть надо.
И продолжал свою неторопливую, обстоятельную работу: расщеплял ножом бамбуковую палку на тонкие лучины, резал, красил, клеил бумагу. Связывал широкие ленты. Начинял тонкие трубки из бамбука зернистым черным зельем.
Лишь кончики пальцев у него дрожали.
Дети на какое-то время угомонились: либо сами устали от грохота, что весьма сомнительно, либо их позвали обедать. Чтобы они, бедненькие, набрались сил для своего богоугодного занятия. Как бы там ни было, наступило затишье.
Китаец присел в холодке на корточки, заправил опием курительную трубку. Сделал затяжку, другую, третью. Блаженно закрыл глаза. Раскрыл их, чуть повеселевший, сочувственно кивнул Омару:
— Ничего! Терпеть надо.
Грусть? Будет радость, поверь.
Зло и добро вперемежку
Все в ту же стучатся дверь.
Он, безмятежный, сделал новую затяжку.
— Это сказал Цзя И в своей "Оде к сове". Был у нас такой поэт. Мечтал принести пользу народу. И умер, оклеветанный, гонимый…
Утро. Ветерок, упругий, ровный, тянет со стороны сада. Заметив легкий дым, скользящий над воротами ненавистного двора (значит, хозяин еще не ушел), озорники сбежались в условленном месте, злорадно предвкушая отменную забаву.
Предводителем у них — Сабир, сын человека, купившего палаточную мастерскую. Видно, дела у них шли плохо, и они вообразили, что их обманули, подсунув малодоходное заведение, — и этот человек терпеть не мог Омара. Олух! Не кисть рисует — рука. Не мастерская шьет палатку, а мастер. Мастерская — всего лишь дворик, стены да крыша. Омар с недоумением наблюдал за его сыном сквозь щель в калитке.
Лет десять балбесу. Пора, казалось бы, чуть остепениться. В десять лет Омар уже читал «Геометрию» Эвклида. И тайно любил цыганку Голе-Мохтар. А этот, хилый, долгоногий… он в свои десять умом не старше пятилетнего малыша.
