Орал первый день, пока не охрип до полной потери голоса. А чего орать-то? Склад за гребнем, повыше ставили, ни хрена не слыхать, да и нет никого, все Витькá ищут.
— Ну всё, шмерц, ты в нашей власти, — Степаныч взял монтировку и спросил повара: — У тебя вазелин есть?
— Не понял вашей задумки, — ответил Олег.
— Не боись, там же железо, выварка железная же… Доставать будем, извращенец.
— Паяльной лампою надо нагреть, — с болезненной надеждою в голосе сказал повар.
Тут я не выдержал:
— Я тебя сейчас нагрею паяльной, доставайте его уже…
А Витёк ничего не говорил, Витёк только хрипел и вращал водянистыми глазами в неярком, жёлтом свете фонаря.
И вот ведь странная вещь — двое суток не ел, а столько нагадил, что штаны лопнули. Или это они от удара так?
Не знаю.
А потом притащили ведро воды с ручья. Он пил-пил-пил... как в песок. Выпил почти ведро. Правда. Никогда такого не видел.
Доложил по рации, что нашли живым. Всегда знал, что начальство тоже умеет материться в разных тональностях, но вот так вот, по-отечески, с нотками радости, всегда послушать приятно.
Отвели дурика в баню, практически отнесли, отпарили, тут и голос вернулся — орал дико, кровообращение восстанавливалось, что ли.
Отмыли.
Ожил…
Облако, досмотрев историю до конца, медленно поднялось и улетело в темноту. Небо брызнуло звёздами.
Повар собрал на раскладной столик всякого самодельного — бастурмы, груздей, сала, чаю. Я достал заначку — армейскую фляжку спирта, у меня всегда есть, на окончание сезона, ну и вообще. Выпили.
Возле бани небольшой водопад. Вода градуса четыре. Самое то после парилки.
И вот сидим мы у водопада, Витёк, правда, не сидит, стоит, пьяные, сытые и довольные, молчим важно, курим… тишина такая, только вода шумит, кристальной чистоты вода шумит, уносясь к большим рекам и дальше к самому Ледовитому океану.
И тут Витёк Штайер выдаёт:
— А немцы сюда дошли во время войны?
Мы переглянулись и дружно рассмеялись, напряжение нервов растворилось в норме жизни. Усталости, злости, неопределённости в мышцах и мозгах больше не было.
Все встало на свои места.
— Конечно, Витёк, конечно, вот хоть у Степаныча спроси,— сказал Прум…
Михал Степаныч Бевзлер величественно кивнул, отсалютовал небесам мокрым груздём на вилке, и торжественно произнёс:
— Дошли, дошли немцы.
Да.
А потом вкусно выпил.
30 июля
Смотрю в интернете чужие фотографии, читаю тексты и понимаю — где-то там лето. Очередное лето где-то там, если быть точным.
Это ни хорошо, ни плохо, это всего лишь реальное положение дел, обстоятельств работы и жизни. Во всём есть свои плюсы. Или почти во всём. Даже ирландская удача спасает жизни, пусть и ценою испорченной одежды. Чего уж говорить о нормальной, в сущности, погоде.
Медведь реально обнаглел, устроил лёжку за столовой. Следы, яма, дерьмо, полный набор. Там же запах еды.
Тут вообще в этом году всё плохо с шерстяными — со стороны океана нерест задерживается, зверь голодный, мелькали заголовки, что медведи раскапывали могилы на кладбищах, но это в местах более цивилизованных, чем наше.
Вчера подошёл метров на пятьдесят. На крики подслеповато прищурился и убежал. Старый, большой.
Ничего хорошего в этом нет, безусловно. Их белый день не останавливает. Видел когда-то, как шерстяной забирал свинью, белым днём, спокойно и обстоятельно. Так же может и человека. Вполне себе. И никто ничего не сделает. Разве что заорёт. Это злит. Ношу с собою нож и улыбаюсь. Не было бы ножа, носил бы вилку. И улыбался бы… это та часть бытия, что «бы».
Не нужно предлагать выход или поднимать тревогу.
Я просто делюсь с вами тем, что происходит везде в нашей стране, где геологи ведут работу.
Вы же не вернёте пистолеты ТТ в партии?
А всё остальное — дрянной паллиатив. Паллиатив — это когда овёс заменяют песком. Или еду толерантностью. Работает в обе стороны, и за медведей тоже.
От всей души желаю деятелям, отнявшим пистолеты, равного горя. Да — злобно, да —не по-христиански.
Второй день мы в облаке. В воздухе влажная дисперсная взвесь… дисперсная в данном случае означает рассеянная, просто хотелось подчеркнуть занудность состояния.
