Борта корабля набраны из свежеобтёсанных досок. Воздух пахнет йодом, водорослями и сосновой смолой. А ещё вокруг шум волн, скрип мачт и крики чаек. Иногда урчание синего «Запорожца» дяди Юры Кругликова. Дядя Юра строгий, но он зубной врач, поэтому умеет разговаривать и с детьми, и с самыми глупыми взрослыми. Справа за лобовым стеклом у автомобиля небольшая ретушированная фотография - портрет Сталина. «Запорожец» не вовремя выехал из гаража и стоит на причале. Стоит, тарахтит мотором, но вид не портит, и пираты, словно на подбор, в потертых кепках-восьмиклинках, легко его обходят. Пираты всерьёз заняты - таскают в закрома картошку нового урожая. Картошка насыпана в огромные, даже с виду неподъемные джутовые мешки - чувалы.
Пиратам приходится иногда остановиться, чтобы передохнуть. Тогда они курят папиросы с заломанными гильзами и украдкою пьют портвейн номер 33 из бутылки-огнетушителя. Выпивают за раз по половине граненого стакана, вытирают рукавами усы, вкусно ухают. Вина огромное количество - целых три бутылки стоят в тени сарая прикрытые телогрейкой.
За причалом - линия береговой обороны, грамотно эшелонированная и мощная, куда там линии Мажино. С заглубленными казематами, ДОТами, траншеями, блиндажами. Невероятно укреплённая, нерушимая и последняя. Впрочем, почему только береговой? Позиции окружают весь наш дом. Дом старый, двухэтажный. У него есть собственное имя. Шанхай - называют его взрослые.
Сейчас никто не атакует наши окопы, но мы готовы. Мы бы и жили мирно, но опять грохочет в небесах канонада далеких сражений. Пока не у нас, а в соседнем дворе...
Там линия обороны слабая, никчёмная линия обороны, потому что в соседнем дворе никто не сгружал автокраном «Ивановец» бетонные конструкции. А у нас сгружали.
- А для чего это все сюда привезли?
- Для чего-то...
А мы знаем, для чего.
В потерне ДОТа сидит Серёга Самоделкин и выжигает увеличительным стеклом на спинке скамейки слово «дура». Буква «а» не получается, и он аж высунул язык от усердия - старается завернуть виляющий хвостик у этой нелепой буквы, но сам плохо понимает, куда именно надо завернуть, и потому нервничает, а хвостик буквы всё дальше и дальше убегает в сторону ангаров.
Чуть дальше за огородами, сразу за кустами вкуснючего шиповника, пустырь и вечная стройка. Старостройка.
Под ней, в подземных многоярусных тоннелях, располагаются космические силы нашего двора. Крейсер - люлька от мотоцикла «Урал», боты - две старые покрышки от «Кировца» и огромный ударный линкор - настоящий остов автомобиля «Победа», со стёклами и мотором.
В нашем дворе есть всё, что вообще существует в мире. Точнее, всё, о чём мы уже успели узнать. И мотоцикл, и милиционер Паша со второго этажа, и бордюры, и даже цыгане. Судья, военком, пенсионеры. А еще три добрые бродячие собаки, без счёту стремительных кошек, заросли гигантского ревеня под окнами и старая новогодняя ёлка, которая несколько лет торчит из ревеня, словно скелет календаря.
Посреди двора стоим мы.
Нас восемь. Вообще-то девять, но Серёгу родители «загнали». Так мы говорим – «загнали», это означает выдернули в свой мир. Опасный и чужой, не наш, взрослый, неизбежный.
Но мы не боимся. Мы столько знаем, столько пережили, - и войны, и самое главное - мир. Отыскали Эльдорадо, спасли Скотта, видели Атлантиду в темной толще океанской воды. Красные пески Марса хранят отпечатки наших кед, а в реках Венеры потеряно немало крючков на коварных подводных корягах.
Чернобокие, хищные имперские дромоны несли нас душной тропической ночью в десант на Александрию. Отсвечивали в сером свете Луны бликами смертей наконечники контарионов. Мы соль земли, надежда и опора, не солжём, не предадим, не отступим.
Поэтому и не боимся взрослого мира. Просто жаль, что Серёга не сможет сегодня охотиться на китов. Но гарпун он нам оставил. Хороший гарпун, ни у кого такого нет. Из лёгкого и прочного алюминиевого уголка. Тусклое серебро, серебро...
Чего бояться?
Ну чего?
Слаба эта их взрослая жизнь, слаба.
Да послушай - слышно же...
- Серёгааааааа, выходиииииии...
А на старых фотографиях, на которых все ещё живы - ничего не меняется.
