- Так о чем конкретно вы хотели бы поговорить с Господином-таким-то? Может быть, я могу помочь?
Ах уж это "конкретно"! Да оно просто камнем падает вам на самое дно души! Конечно же нет у вас ничего конкретного, ваша неумолимая дознавательница это отлично почувствовала, и ее "может-быть-я-могу-помочь" легче легкого переводится как "лучше-бы-вам-оставить-Господина-такого-то-впокое". И вы, сокрушаясь о своей бестактности, начинаете путаться в словах:
- Да... нет... Понимаете ли... Это по личному делу... Я лучше перезвоню попозже...
И вот уже ответное "как хотите!" звучит тоном разобиженной любезности, странно сочетающейся с почти издевательским сочувствием.
Зато потом, если по чистой случайности вы станете одним из неоспоримо приближенных к Господину-такому-то людей, милейшая секретарша изменится до неузнаваемости. Представившись, вы чуть не в ступор впадаете, услышав: "Сию минуту соединяю!", причем сквозь веселый, едва ли не игривый тон пробивается: "Вы-то не такой, как все, вы всегда знаете, когда надо позвонить!"
Но разве в глубине души вы на самом деле так уж удивлены? Нам нравится, когда с нами обращаются по-человечески, только ведь сейчас это не более чем перемена в соотношении сил.
Неуступчивая мадам как-бишь-ее-там теперь станет для вас милой мадам как-бишь-вас-там. Конечно, она не ясновидящая, но вы-то, вы прекрасно понимаете: избыток суровости говорил тогда лишь о всегдашней готовности услужить. Ведь именно так устроены настоящие хорошие секретарши.
БОРМАШИНА
Ох, опять идти к дантисту после долгого перерыва - обещал же все-таки, и насколько было бы легче, если б на самом деле каждый год являлся на осмотр, налет, там, снять или камень зубной...
Но время так летит! И вот ты здесь, не по плану, а после бессонной ночи, и тебе сразу и легко - оттого, что решился, - и тревожно.
Забавно, а? Забавно, когда отдаешься в руки зубодера, чувствуя себя таким беспомощным и неуверенным в себе. Когда входишь в кабинет, жутко хочется услышать что-нибудь совсем банальное, но дантист немногословен в такие моменты. Он что-то говорит своей ассистентке, роясь в карточках, и делает знак, чтобы ты сел в кресло. И даже не смотрит на тебя, пока ты еще способен к какому-никакому общению, даже почти весел. Но с той минуты, как ты, с трудом сглотнув, переходишь в горизонтальное положение и весь зажимаешься, он начинает испытывать к тебе живой интерес. Лежишь с открытым ртом и только до смешного выразительно смотришь на него, отчаянно пытаясь подать голос. Сначала ощущаешь такие механические поцарапывания, потом тебе в пасть дуют сжатым воздухом, потом - укол! Противно, зато быстро. И ждешь... Прекрасно зная, что это все - еще ягодки.
И вот рождается звук. За какую-то несчастную долю секунды он изменится от жужжания до пронзительного писка. Визга? Как сквозь вату слышишь его, он доносится откуда-то издалека - этот голос бормашины. И, возникая, будит в тебе все былые страхи, все детские кошмары, которые невозможно скрыть, и ту развязность, которую ты уже по-взрослому имитируешь, перелистывая в зале ожидания "Пари-Матч". Надо притерпеться, пока есть еще время, надо смириться с этим невыносимым зудением металлического насекомого, сопровождаемым глухой вибрацией. Но внезапно передышка кончается, и ты чувствуешь себя пленником пространства и времени, заключенных в этой стальной неумолчной цикаде, которая нападает на тебя изнутри, бьет по тебе молотом, рвет тебя на части, вгрызается в грунт и кости, а потом повисает в воздухе, чтобы вернуться к тебе еще более дикой, злобной и настырной.
Резкость звука кажется тесно связанной с осознанием тобою огромной, но какой-то нестойкой, что ли, продолжительности процесса. Ты превращаешься в пузырек шума, летящий в абстрактном мире, тусклый такой пузырек. Ты направляешься к смутно виднеющемуся пока вдали освобождению из плена, вот вата, вот - стакан теплой воды, вот - о чудо! - разрешили сплюнуть... Свобода? Свобода! Но внутри тебя еще зудит бормашина. Она стала частью твоего тела. Ты делаешь вид, что позабыл о ней, но знаешь: эта цикада всегда готова застрекотать-завыть снова.
