Мне очень нравится писать о своей жизни — это позволяет правильно оценивать перспективу в ней. Есть события, о которых мне трудно говорить, и самое тяжёлое из них — это то, как проходило моё расставание с сыном, Ллойдом. Меня просто поражает, как сильно изменилось европейское общество за время, что прошло с начала шестидесятых — тогда и родился Ллойд — до эры лондонского свинга[36], наступившей всего-то через несколько лет. В 1962 году и аборты, и гомосексуальность были вне закона в Соединенном Королевстве, а к концу десятилетия и социальные отношения, и закон стали намного более терпимыми. В самом деле, ведь к началу семидесятых и пилюли, и освобождение женщин стали частью повседневной лондонской жизни. Родись Ллойд в середине шестидесятых, для нас обоих всё могло бы обернуться совсем по-другому — и для меня, и для него — тогда вокруг уже царило психоделическое сообщество, которое поддержало бы нас. А в 1962-ом для девушки невозможно было оставить внебрачного ребенка у себя. Даже в кругах битников, в которые я была вхожа, не так-то легко было растить ребёнка вне брака. Я знаю многих проституток, родивших, когда им ещё не было восемнадцати, и потерявших своих детей. Только работающие девушки, которым было уже за двадцать, могли упереться и растить детей без отца. Конечно, я знала, куда обратиться, чтобы сделать аборт — но именно этого я и не хотела. Очень мало кто из знакомых мне по клубу девушек решали прервать беременность. В наших кругах обычно очень хотели детей, даже если не могли оставить их у себя.
Майкл де Фрейтас велел мне сходить в церковь Св. Стефана на Шепердс-Буш, попросить помощи в том, чтобы отдать моего ребёнка на усыновление. Девушки вест-индского происхождения, живущие в близлежащих районах, оказавшись в интересном положении, направлялись именно в Св. Стефана. Это был крупный преуспевающий храм с этнически разнообразной паствой, и Майкл решил, что для девушки вроде меня, да ещё из семьи с католическим прошлым, такое место очень даже подойдёт. Мне доводилось слышать жуткие истории о жестокости монахинь и священников по отношению к незаконным детям-католикам, попадавшим под их опеку. Я не хотела рисковать будущим своего ребёнка, чтобы он на всю жизнь застрял в религиозной организации. К тому же человек, которого я считала отцом Ллойда, был, как и я, католиком, а врагов у него было немало — и я решила, что тем, кто, возможно, будет искать моего ребёнка со злым умыслом, будет не так легко в этом преуспеть, если я отправлю малыша в протестантскую семью. В то время было практически невероятным, чтобы ребёнок родителей-католиков воспитывался вне лона Римской церкви. Майкл сказал, что для начала дела против Реджи Крэя об установлении отцовства мне понадобится только свидетельство о рождении ребёнка, так что по его мнению, лучше всего было решить все вопросы с усыновлением ещё до того, как он родится. 17‑го января 1962 года я спустилась в подземку на Лэдброк-Гроув и поехала на Шепердс-Буш — решать свою проблему. Я залетела сто восемьдесят дней назад, и сейчас, на седьмом месяце, моё положение было очевидно. Я отыскала священника, и он тут же направил меня в молельную залу к сестре Вессон из службы нравственной благотворительности. Мне пришлось предоставить ряд сведений о себе, начиная с имени, даты рождения и адреса. Дату рождения я указала неверную (помнится, отец всегда так поступал, имея дело с властями — так человека труднее потом разыскать). Я назвалась годом старше, чем на самом деле. Я считала, что для меня будет только лучше, если я сделаю всё, чтобы моя семья никогда не узнала о Ллойде. И мне казалось, что к моим пожеланиям отнесутся с большим вниманием, если я представлюсь взрослее, чем была тогда. Когда дошло до места работы, я сказала, что работаю частной няней в одной семье — мне казалось сомнительным, что англиканская церковь возьмётся помогать девушке из бара, которую угораздило забеременеть. Кроме того, скажи я, что работаю «хозяйкой», любой сотрудник службы нравственной благотворительности тут же решил бы, что я проститутка.
