кто-то и будет «настоящий вы».
Дорога вниз
«Депрессивные», это то прилагательное, которое обычные люди используют в отношении жизненных перспектив, представляемых такими, как Цапффе, Шопенгауэр и Лавкрафт. Доктрины религий мирового уровня, пусть и печальные, не отвергаются таким же образом, потому что воспринимаются обычными людьми как «духоподьемные». Панглоссова[7] ложь созывает толпу; обескураживающие истины рассеивают ее.
Объяснение: Депрессия, а не безумие пугает нас, мы страшимся деморализации, а не сумасшествия, крушение иллюзий ума, а не его расстройство грозят нашей культуре надежд. Эпидемия депрессии заткнет рты болтливым голосам в нашей голове, заставив жизнь замертво замерев на своих рельсах. По счастью провидение наделило нас достаточным маниакальным энтузиазмом, удерживающим нас на вспахиваемой борозде, на прямом курсе с попутным воспроизводством себя, непрерывно похваляющихся тем, чем миллионы лет эволюции принудили все виды заниматься так или иначе.
Цапффе, Шопенгауэр и Лавкрафт лишь были достаточно честны, чтобы не сдаться на потеху жизнеутверждающих истериков. Это рискованно для любого, но еще более рискованно для писателей, потому что антивитальные убеждения деградируют их труды до нижних полок архивов, сравнительно с ремесленниками слова, капитулировавшими перед позитивным мышлением или, по крайней мере, следующими принципу двусмысленности, когда речь заходит о нашем виде. Люди стремятся держать двери открытыми для любой малейшей возможности того, что наша жизнь не является ЗЛОВЕЩЕ БЕССМЫСЛЕННОЙ. Даже высокообразованные читатели не желают слышать о том, что их жизни являются просто эволюционной случайностью — и не более того — и этот смысл не тот, о смысле которого люди хотели бы думать.>{12}
Вследствие подобного отрицания Шопенгауэр занимает гораздо меньшую площадь в музее современной мысли, чем его антагонист и германский соотечественник Фридрих Ницше. Шопенгауэр не обещает индивидууму ничего, кроме исчезновения после посмертного воспоминания своей «истинной природы» в качестве небольшого сувенира от безличностной и всепроникающей Воли. Ницше заимствует из религии и проповедует о том, что, хотя нам не суждено войти в загробную жизнь церковных моделей, тем не менее мы должны быть духовно готовыми повторять эту жизнь снова и снова до мельчайших подробностей в течении вечности.>{13}
Пусть повторяемость жизни и выглядит непривлекательной для некоторых из нас, не нам определять репутацию автора. Это область деятельности законодателей философской моды, обнаруживших в Ницше самую завораживающую головоломку всей истории сознания. Пожелаем всего наилучшего стойкости корпуса его текстов, снабдивших экзегетов[8] пожизненной пищей для интерпретаций и аргументаций, и общей схизматической[9] дисгармонией — любой и всякой целенаправленной деятельностью, в которой движется всякий религиозный активист, будь то с богом или без.
Среди прочего Ницше прославлен как пропагандист человеческого выживания, настолько, насколько выживающий способен следовать своей линии в качестве извращённого пессимиста — некто, посвятившего себя любви к жизни именно потому, что жизнь это наихудшее из представимого, садомазохистская увеселительная прогулка через беды и перипетии существования до самой смерти. Ницше не видел проблемы в человеческом существовании как трагедии сознания, матери всех ужасов. Этот нетипичный пессимист составляет противоречие «нормальному» пессимизму Шопенгауэра, этому смуглому приёмышу философии, говорящему двусмысленности о том, что жить это не хорошо — и никогда не будет хорошо. Даже наиболее восторженные комментаторы Шопенгауэра, не находящие технические аспекты его изложений выпадающими, притормаживают, как только он начинает открыто наващивать пессимизм или рассуждать о Воле, как неосознающем себя кормчем всего живущего, кретинистической силе, которая заставляет все делать то, что оно делает, имбецильном кукловоде, поддерживающем шум и гам этого мира.
Фигура Шопенгауэра слишком малоросла для оскорблений по сравнению с ведущими мыслителями, и это типичная ситуация для философов, не скрывающих свое неудовольствие жизнью.
