Екатерина впредь на крепостное право не замахивалась и даже шла крепостникам навстречу, распространив его в 1783 году и на Украину — вот когда, наверное, украинские мужики пожалели, что вовремя не поддержали Пугачева!.. На протяжении всего ее царствования и при последующем правлении Павла I дворян продолжали награждать, отдавая им в собственность селения до того свободных хлебопашцев.
Последнее десятилетие правления Екатерины характерно всеобщим политическим застоем и ее собственной болезненной нетерпимостью к малейшей критике.
Итак, как и в США в это же время, в России установился рабовладельческий режим, до сих пор, однако, стыдливо именуемый крепостническим.
Аморальность подобных режимов вне обсуждения. Если допустить существование кары Божией (к чему автор этих строк относится вполне серьезно), то США до сих пор расплачиваются за корыстолюбие былых плантаторов вполне современными межрасовыми конфликтами. Для России же последствия крепостного права оказались, как мы покажем, еще более пагубными.
Как и в США, где имелись юридически свободные чернокожие, в России имелись селяне, свободные от помещиков, но подчиненные чиновничьему управлению — государственные крестьяне. К концу третьей четверти ХVIII века их оставалось менее половины сельского населения.
В отличие от США, в России в рабстве оказались люди своей же расы, — не сочтите это замечание оправданием допустимости рабства в отношении иных рас! Как и в США, рабами стали единоверцы рабовладельцев, и, как в США, церковь не оказывала этому сопротивления.
Да и о какой возможности сопротивления могла идти речь в России, если Петр рассматривал священников как государственных служащих, а во главе Синода поставил кавалерийского капитана?! Екатерина II, секуляризировав в 1764 году монастырские земли, полностью покончила с былой материальной независимостью православной церкви от государства.
Режим узаконил правовое неравенство помещиков и крестьян. С середины ХVIII века пропасть между ними углублялась все сильнее. Правовое неравенство усиливалось и различием культуры.
Дворянство культурно прогрессировало — от невежд типа фонвизинского Недоросля до интеллигенции XIX века, лучшие представители которой заслуженно вызывали восхищение европейских интеллектуалов. Заметим, справедливости ради, что такого уровня, как у современников Пушкина и декабристов, уже не удавалось в столь значительном числе достичь последующим поколениям дворян, постоянно разбавляемых полуобразованными выходцами из менее культурных слоев. Одновременно происходила и частичная деградация дворян, прозябавших в скудеющих поместьях или в служебной рутине, а иногда и сознательно противопоставлявших себя любым веяниям прогресса: «истинно русский неученый дворянин» — так горделиво именовал себя граф А.А.Аракчеев.
В то же время крестьянство в значительной степени сохраняло быт и нравы допетровской Руси. Этому феномену немало способствовала традиционная политика властей и помещиков, заинтересованных в сохранении невежества как эффективнейшего инструмента поддержания покорности населения.
Вот как об этом писал, например, уже цитированный Рычков: «весьма надобно и должно, чтоб управители и приказчики в каждом селе и во всей деревне, по самой меньшей мере одного человека знающего читать и писать содержали, и, выбирая от лучших мужиков робят мужеска полу от 6 до 8 лет, велели б учить грамоте и нужнейшим по христианской должности молитвам, а как окажутся из них понятнее и надежнее, тех обучать и письму; однако столько, чтоб в деревне, сто душ имеющей, писать умеющих крестьян более двух или трех человек не было; ибо примечается, что из таких людей научившиеся писать знание свое не редко во зло употребляют, сочинением фальшивых паспортов и тому подобного». Позже крепостники 1830-1840-х годов, выступая под знаменами славянофильства, провозгласили вопиющее невежество русского крестьянства в качестве несравненного его морального превосходства!..
Разумеется, чисто пропагандистским трюком всех крепостнических времен было оправдание бесчеловечности режима якобы всеобщим благом всего народа. Будто бы благом для крестьян стало и их превращение из граждан (хотя, разумеется, в условиях ХVII и ХVIII веков вовсе не свободных в современном значении этих слов) в чью-то частную собственность!
