Загадка Пушкина - страница 11

Отчего у Пушкина явные нелады с его великолепной памятью, обсудим позже. Сейчас попробуем уточнить дату перелома.

Что же такое стряслось в 1821 году? Почему поэт решил оборвать политические струны на своей лире? По какой причине он подверг кардинальному пересмотру свои либеральные воззрения?

Обратимся за отгадкой к свидетельству современника. Кишиневский сослуживец Пушкина, князь П. И. Долгоруков, 11 января 1822 г. пишет в своем дневнике: «Он [Пушкин] всегда готов у наместника [И. Н. Инзова], на улице, на площади, всякому на свете доказать, что тот подлец, кто не желает перемены правительства в России. Любимый разговор его основан на ругательствах и насмешках, и самая даже любезность стягивается в ироническую улыбку»^>62.

Как видим, поэт раздражен, наэлектризован и настроен крайне радикально. На обедах у своего начальника Инзова, не смущаясь присутствием слуг и не переходя на французский, он открыто разносит в пух и прах самодержавие и крепостничество: «Пушкин ругает правительство, помещиков, говорит остро, убедительно, а за стульями слушают и внимают соблазнительным мыслям и суждениям…» (Запись в дневнике кн. Долгорукова от 30 апреля 1822 г.)^>63.

Еще одно свидетельство кн. Долгорукова запечатлело смелый оптимизм бунтаря: «За столом у наместника Пушкин, составляя, так сказать, душу нашего собрания, рассказывал по обыкновению разные анекдоты, потом начал рассуждать о Наполеонове походе, о тогдашних политических переворотах в Европе, и, переходя от одного обстоятельства к другому, вдруг отпустил нам следующий силлогизм: „Прежде народы восставали один против другого, теперь король Неаполитанский воюет с народом, Прусский воюет с народом, Гишпанский — тоже; нетрудно расчесть, чья сторона возьмет верх“. Глубокое молчание после этих слов. Оно продолжалось несколько минут, и Инзов перервал его, повернув разговор на другие предметы»^>64. (Запись сделана 27 мая 1822 г.)

А вот застольная беседа 20 июля 1822 г. в сжатом пересказе: «Наконец полетели ругательства на все сословия. Штатские чиновники подлецы и воры, генералы скоты большею частию, один класс земледельцев почтенный. На дворян русских особенно нападал Пушкин. Их надобно всех повесить, а если б это было, то он с удовольствием затягивал бы петли»^>65.

Эти дневниковые записи дают почву для важных выводов.

Еще в середине 1822 г. Пушкин вполне резонно считает скотами не угнетенных, а их угнетателей. Он уверен в конечной победе народных восстаний. И эти надежды пока не развеялись.

Выходит, поначалу молодой поэт вовсе не изменил своим благородным и естественным убеждениям. Просто впредь он не рискует излагать «либеральный бред» в стихотворном виде.

Теперь присмотримся внимательнее к процитированным выше строчкам из письма А. И. Тургеневу: «впроччем, это мой последний либеральный бред, я закаялся…»

Нас не должно смущать выражение «либеральный бред». В письмах Пушкин часто иронизировал над своими литературными упражнениями. Например, А. А. Бестужеву 21 июня 1822 г. он писал: «Посылаю вам мои бессарабские бредни и желаю, чтоб они вам пригодились» (XIII, 38). Между тем приложенное к письму послание к Овидию (1821) поэт ценил чрезвычайно высоко, судя по его письму к брату (30 января 1823 г.): «Каковы стихи к Овидию? душа моя, и Руслан и Пленник и Noël и всё дрянь в сравнении с ними» (XIII, 55).

А ведь ода «Наполеон» воистину великолепна. Один из самых здравых и тонких знатоков русской литературы, Д. П. Святополк-Мирский, восторгался «изумительным Наполеоном», считая его «одним из величайших пушкинских стихотворений вообще»^>66.

И вдруг, создав безусловный шедевр, поэт в расцвете творческих сил сам заткнул себе рот кляпом.

Обратите внимание на слово «закаялся». Оно отнюдь не подразумевает пересмотр взглядов или смену творческих ориентиров. Это не просто «прекратил», «бросил».

Этот глагол точно и недвусмысленно и сейчас, и в пушкинское время означает: «принять твердое решение не делать чего-либо впредь»