Винс скользнул на стул, приберегая свои комментарии для себя. Ему нужно было несколько минут, чтобы собраться, передохнуть и восстановить силы. Кофе был горьким и кислым, и это раздражало желудок.
— Отчет НИЦПа о пропавших детях возраста жертв уже на подходе, — сказал Кен.
— Когда-нибудь ПАНП заработает в полную силу, и мы сможем искать в базе данных похожие дела по манере преступника, — произнес другой агент.
— Ага, а когда позволит технология, я смогу смотреть чемпионат по бейсболу на своих часах, — заметил другой. — «Когда-нибудь» не поможет нам сегодня.
Слышал ли кто-нибудь о хищнике, убивающем в такой манере? Почему дробовик? Зачем уничтожать их лица? Может ли это указывать на то, что преступление совершил родственник или тот, кто был знаком с детьми? Или же дробовик — знак, говорящий о психологическом состоянии НЕСа (неидентифицированного субъекта)?
Кен стоял около гигантской белой доски, записывая предположения, которые высказывали его коллеги, на одну сторону, а вопросы — на другую.
Винс потихоньку вник в обсуждение, сосредоточившись на коллегах, с одной стороны, и на деле — с другой. Сотрудники были без пиджаков, но уже начался новый день, поэтому у всех на шее появились галстуки.
Большинство этих парней он знал давно. Они вместе расследовали множество дел, а кроме того, у них было много общего помимо прошлого в полиции и работы в Бюро. Трое из пятерых, сидевших в комнате, включая Винса, в прошлом морские пехотинцы. Джон служил в ВВС. Было и еще кое-что, что объединяло их: они пытались совместить семью и работу, а порой жертвовали семьей ради работы.
— Что молчишь, Винс? — раздался голос с дальнего конца стола.
Винс встретился взглядом со своим старым другом — тот, казалось, был совсем не удивлен, что Леоне появился на работе. Винс развел руками и пожал плечами.
— Прости, Кен, — сказал он агенту за столом. — Мы переливаем из пустого в порожнее, пока само собой не обнаружится, кто это сделал. Если только не провести два профилирования — одно по неизвестному НЕСу, другое — потому, кто знал детей. Это чертова куча работы, когда параллельно надо расследовать другую кучу. Сколько там у тебя — десять? Двенадцать?
Кен уставился на конец своего галстука-шнура.
— Послушай, — продолжил Винс. — Что я понимаю? Я всего лишь старая полицейская ищейка из Чикаго. Я могу позвонить одной мадам в Национальный центр по поиску пропавших и эксплуатируемых детей. Они существуют всего год, зато у них полно информации по эпизодам, которой нет у нас. Я могу хоть сейчас пойти и позвонить.
Кен кивнул.
— Спасибо, Винс. Буду должен.
Винс поднялся и вышел, направляясь в мужской туалет, где его желудок исторг кофе. Он промыл рот и какое-то время постоял, разглядывая себя в зеркале и видя то, что видели его коллеги.
Он всегда был здоровенным парнем и выглядел что надо: шесть футов три дюйма роста, двести фунтов веса, крепкий, как футболист. Теперь на него смотрел высокий худой рохля, потерявший двадцать фунтов. Слава Богу, его овал лица, большие карие глаза и широкая белозубая улыбка остались при нем. Есть еще порох в пороховницах. Сейчас его лицо имело цвет, но когда давление падает до пределов до блевотного уровня, оно становится цвета жалкого подобия той стальной седины, которая проглядывала в его черных волосах.
Хорошо, хоть волосы опять отросли густыми и волнистыми. Лысина ему не шла.
На мгновение он вдруг вспомнил, как тем поздним мартовским вечером возвращался с продуктами к машине, думая об очередном деле. Вот все, что он мог теперь вспомнить. Но даже эти воспоминания скорее всего были изобретены его мозгом. Свидетель сказал, что какой-то парень в свитере с капюшоном подошел к нему с пистолетом и потребовал денег. Винс помедлил. Преступник спустил курок.
Три недели спустя он пришел в себя и услышал от врачей, что случилось чудо. Пуля двадцать второго калибра вошла в его череп и не вышла наружу. Только время покажет, насколько сильно пострадал его мозг.
Он считал, что это ирония. Столько лет он провел в полиции без единой царапины. Он, специалист ФБР, подвергся нападению на парковке у «Крюгера»
