И с тех пор Александр больше не был здесь… Нет, кажется, позже еще разок приезжал, но уже по своим следственным делам, в середине или даже в конце девяностых. Однако тетку не застал, — к кому-то из последних то ли своих, то ли родственников покойного мужа уезжала она, а после писала, что сильно жалела, не застав Сашки. Сколько ж ей тогда исполнилось? Лет за сорок уже, а второй раз замуж так и не вышла… И ведь по-прежнему оставалась очень хороша, но уже не девичьей, а зрелой, женской красотой. Фотография сохранилась… Наверное, действительно у них с дядь Левой большая любовь была…
Дом фактически не изменился, разве что голубой цвет веранды выгорел на солнце. Что ж, значит, вполне можно будет и обновить, покрасить, все тетке помощь.
И сад вроде бы остался тем же, новых деревьев не появилось, но здорово загустел он, высокой травы много, кустарник какой-то, — видно, тяжело Валентине заниматься в одиночестве «сельским хозяйством». И виноградные лозы стали толстыми, постарели, некому их обновлять…
А вот солнце — оно точно осталось прежним, тем самым, от которого кружилась голова. И море так же голубело вдали, становясь белесым на горизонте и сливаясь с небом. Не хватало лишь ловкой, красивой девушки в цветастом платьице, словно заблудившейся в густой кроне яблони…
Александр Борисович, чувствуя вполне понятное, ностальгическое волнение, будто и в самом деле после долгого плавания в чужих морях возвратился наконец в родной дом, легонько тронул калитку. Она не открылась. Перегнулся, посмотрел: изнутри она была заперта на обычный крючок.
Усмехнулся, вспомнил, что этот крючок здесь был всегда, а замка ни дядька еще, ни тетка никогда не вешали. Сбросил крючок, открыл калитку и вошел во двор. Уже хотел крикнуть, позвать Валентину, но его сзади окликнули.
— Эй, молодой человек! Чего это тебе в чужом дворе надо?
«Молодой? Это очень интересно!» — хмыкнул Турецкий. Он обернулся и увидел пожилую женщину в длинном темном платье и такой же косынке, завязанной на седой голове как бандана, с двумя пустыми ведрами в руках, вставленными одно в другое. Определенно, соседка.
— Здравствуйте, — стараясь выглядеть приветливым, сказал он, поворачивая тем не менее к женщине лицо не тронутой стороной. — Тут моя тетка проживает, Валентина Денисовна. Вот, приехал навестить… По дороге, — поправился он, чтобы не выглядеть в глазах чужого человека бездельником. Видок-то внешний, что ни говори, оставлял сегодня желать много лучшего — начиная с физиономии и кончая неглаженой одежкой.
Женщина смотрела на него удивленно. Даже ведра на землю поставила. И, сложив руки на груди, уперла подбородок в свой кулачок.
— Постой, — задумчиво сказала она, глядя на Турецкого строго и недоверчиво, — чего-то я не очень…
— Племянник я ее… Из Москвы… Проездом тут. Она сейчас дома, не знаете?
— Погоди! — будто обрадовалась соседка. — Сашка, что ль?
— Я самый. — Александр Борисович улыбнулся. — А вы кто?
— А я — Настя… Ты меня не знаешь. Да и я тебя — тоже, честно говоря… Но Денисовна говорила, да… Вспоминала часто, особенно в последнее время. Обещал, говорит, племяш навестить, да обещанного, известно, три года ждут… Ну и что ж ты так, племянничек дорогой? — последнюю фразу сказала с явным осуждением.
— А что случилось? — даже испугался Турецкий. — С Валей?..
— Ты ж сколько не был-то, годков пятнадцать, поди? Совсем родню забыл? Нехорошо, Сашка… В больнице твоя тетка, вот что.
— А что случилось? — Александр Борисович почувствовал, как возле сердца что-то сжалось и повеяло неприятным таким, мерзким холодком.
— А что в нашем-то возрасте может быть? — философски заметила соседка. — Сердце… И сам-то чего удивляешься? Разве не знаешь? Она ж, поди, писала…
— Писала…
Турецкий тяжело вздохнул оттого, что соседка, в общем, по-своему права, и она определенно винила именно его в болезни Валентины. Отчасти и это, возможно, так, все собирался приехать, помочь… Обещаниями отделывался… Ну да, конечно, работа же была! А вот нет ее теперь, и решительно ничего на свете не произошло. Ничего не случилось! Как и не существовало никогда ни следователя Сашки Турецкого, ни первого помощника генерального прокурора Александра Борисовича… И никому это, в сущности, оказалось не нужно.
