Что-то в нем было очень симпатичное, новое и… немного жалкое, вот хотя бы неряшливо закрученный вокруг шеи шарф, незастегнутая пуговица пальто, из-под шапки вылез клок грязноватых и совершенно седых волос. И взгляд виноватый, счастливо-смиренный.
— А я читаю ваши стихи, — вдруг заявил он с тою же виноватой улыбкой, — читаю, ищу… ах, только не сердитесь на меня, ведь сам я ни на кого в целом свете не сержусь! Шакирд, милый вы мой, почему вы не напишете, как благоухает весна, почему не напишете, как двое молодых людей, совершенно счастливых, взялись за руки и идут полем, полем… Так не бывает, я знаю…
— Почему же не бывает?
— Ах, не бывает! Согласитесь же со мной, ведь в целом свете нет человека, с которым бы я не согласился. Нет, в жизни такого не бывает, а в книге это есть. Должно же быть хоть где-то, не так ли, шакирд?
Что-то не позволяло ему оттолкнуть доктора или посмеяться над ним, что-то искреннее, трогательное, мудрое не по-житейски было в словах и в облике несчастного Шарифова.
— У меня умерла мама, — продолжал он. — Ах, шакирд!.. Этого тоже не бывает в жизни, чтобы печать страданий вдруг сошла с лица человека. Но я видел, как разгладилось у нее лицо с последним ее вздохом… и какое же доброе, счастливое было лицо у моей мамы! — Он подшмыгнул носом, дрогнул озябшим телом и вдруг засмеялся, как будто его проняло счастливой дрожью. — Я знал, я знал, что увижу на ее лице радость! Но вот что я вам скажу… вы ищите, ищите тоже, а когда найдете, то между вами и людьми наступит согласие. Конечно, такого не бывает в жизни, это только у меня, потому что я в каком-то смысле не безумец, каким я был прежде… А вы не боитесь прошлого? О, прошлого надо бояться, потому что вы его знаете. А будущее… что вы о нем знаете? Ничего. Вот и не бойтесь будущего. И вперед, вперед!
Габдулла приостановился, чтобы, улучив момент, предложить доктору пойти домой. Но доктор шел себе, шел и продолжал говорить, совсем не замечая, что он один. Навстречу ему продвигался тучный, грозный в своих ремнях пристав. Он поклонился приставу с непринужденной почтительностью и пошагал дальше. Он как будто замерзал на ходу и уже чувствовал тепло и отраду последних счастливых сновидений.
То нервическое, разухабистое веселье, которым начался новый год, не стихало и потом, когда истек уже январь и начал отсчитывать день за днем сырой и холодный февраль.
Шла предвыборная кампания, вся какая-то хмельная, крикливая и сумбурная. Весь город — точно погребок, где пьют вино и удачливый шулер, и тоскующий юноша, и плебей, и валяющий дурака аристократ, и проститутка, и впервые забредшая сюда с милым своим робкая девушка. К вечеру улицы стремительно пустели: обыватель скрывался за крепкими запорами, пьяных растаскивали по участкам, и на улицах тем заметней были умножившиеся за эти дни стражники. Они, впрочем, тоже были хмельны — охотой.
Однажды днем, не только не таясь, а маршем пройдя через площадь, тридцать стражников, тридцать первый — командир, взошли на широкое крыльцо публичного присутствия и протопали в зал, где происходило предвыборное собрание. А через минуту-другую из тех же дверей хлынула перепуганная публика, рассыпалась по переулочкам, поускакала на извозчичьих санках. Пусто! Тишина! В донесении пристава губернатору говорилось потом: дескать, социал-демократы в своих речах порицали правительство и кабинет министров и восхваляли вооруженную борьбу, так что пришлось ввести стражников, после чего публика очистила помещение.
А стражники, по слухам, тотчас же твердым маршем направились на кожевенный завод, где второй день бастовали рабочие. Говорили, что и на мельнице, и в мастерских Винклера тоже клубятся неприятные события. О типографии никто ничего похожего не говорил. И тем неожиданней была забастовка издательских рабочих. Случайно или нет, но пришлась она на одно время с забастовкой механиков Винклера и рабочих депо.
Сашка Гладышев встретил Габдуллу в воротах и оповестил, что они бастуют, пришли, как и положено, к семи утра, но работу никто не начинал. И, незлобно смеясь, сказал:
— Дядя Гариф и Ицхак ходят с тряпочками, протирают станки — видимость создают для хозяина.
