— Ничого, поплывем, кали трэба, и праз мора.
— Плыви, раз так, не стану тебя держать. Все расскажу и растолкую. Слушай…
Женщины в обнимку за столом, ребятишки вместе с чужим мальцом устроились у печки, и только Балабон не находил себе занятия. Он ходил и скулил, скучал, видно. А когда и на голос дверь ему не открыли, навалился грудью на нее и сам вышел в сени, а потом привалился с той стороны — прикрыл. Ну, и бог с ним, пускай побегает, птаху какую дохлую на зуб положит…
4
Но вовсе не птахой пробавлялся сегодня Балабон. Из лесу он приволок на поветь еще не вылинявшего, приметного зайца и который уж раз припадал к нему старыми зубами — скупо делил, оставляя на потом. Вот и сейчас лишь полизал, наслаждаясь тишиной и покоем. Тишину Балабон любил. В последнее время его одолевали воспоминания…
Да вот беда: быстро продрог. Кажется, зима наступила — в его собачий лаз пуржило. С горечью подумалось, что теперь придется ночевать в душной избе, — своя облезлая шуба уже плохо грела. Ему поворчать захотелось, и он, тягуче разинув пасть, поворчал. Но это не согрело. Приходилось забираться в избу. Хозяин, когда еще строился, привязал к скобе веревку, и Балабон с успехом пользовался ею. Надо только крепко взять в зубы конец — и р-раз!.. Он в один миг оказался обратно в избе и за такую же веревку прикрыл дверь. Сколько помнил, этими веревками пользовались и голопузые хозяйские щенята, пока ползали на четвереньках. У него, что ли, научились?
Балабон с достоинством прошествовал за печь и улегся там. К разговорам он не прислушивался. Но разве дадут поспать? Разговаривали на всю избу. Хозяйка все чего-то оправдывалась, а другая, пришлая, все чего-то извинялась. Вначале-то легли порознь, перекликались из угла в угол, потом сошлись на кровати за загородкой и принялись на два голоса: бу-бу, бу-бу… Ребятишки, видя примирение женщин, сползлись на печи, повозились там и затихли: позасыпали. А этих, полуночниц, и сон не брал.
Балабон был уже не молод, повидал в своей жизни всякого — и хорошего, и плохого. Плохому не удивлялся, хорошему не завидовал. Он вполне усвоил интонацию хозяина: «Жи-и-исть!» Хозяин часто повторял это, и он, Балабон, в уме повторял. Когда ему приходилось отправляться за печь с пустым холодным желудком, он ерзал пархатыми боками и горестно вздыхал: «Жи-и-исть, да!» Это успокаивало и помогало коротать длинную предзимнюю ночь.
Он давно стал философом и смотрел на жизнь спокойными тусклыми глазами. Ему ведомо было, что живут для того, чтобы жить, а на большее не стоит и загадывать. Уж если людей бросает из стороны в сторону, как волков, то что же говорить о собаках?
Странные это существа — люди! Все им мало, все они куда-то бегут, все кого-то ругают или их ругают, все кого-то бьют или их бьют, все чего-то делят — не разделят, все чего-то ищут на чужой стороне… Балабон не на шутку тревожился за судьбу своих людей, ну, хотя бы тех, которых обязан был опекать, — хозяев своих. Хозяева! Одного в общей большой толпе угнали на станцию, другая сидит без хлеба, не говоря уже о горячей косточке. Как тут не задуматься о их судьбе?
Впервые Балабон подумал об этом в старой большой деревне. Она была настолько велика, что даже за длинный летний день не удавалось поздороваться со всеми собаками. В той деревне жилось хорошо и собакам, и людям. Было мясо, был хлеб и была хорошая охота. Балабон уходил с хозяином по первому снегу и целый день кружил по перелескам, нагоняя под выстрел глупых зайцев. Каждый раз, когда зайчишка тыкался носом в снег, хозяин отрезал переднюю лапку и бросал ему, Балабону. По правде говоря, не было в той лапе ничего хорошего, но Балабон обиделся бы, не дай полизать сладкой заячьей крови. Он честно работал и любил честно получать за работу. Что-то такое думал и хозяин, потому что часто спорил с другими людьми, которые в недозволенное время убегали на охоту или пили вонючую, горючую воду. Тогда хозяин становился страшен и хватал людей за шкирки. Они помалкивали, как шелудивые собачонки. Вот этого Балабон понять никак не мог! Если тебя берут за шкирку, так бери и ты, грызи обидчика зубами, — разве это не ясно? Но люди поистине непостижимые существа. Хозяин спасовал, когда какие-то сердитые люди стали ломать дома и даже собачьи будки… Видит собачий бог, что он, Балабон, дом без боя не уступил! Когда заявились чужаки с топорами и баграми, оборвал цепь и один пошел против всех — против топоров, багров и даже ружей. Надолго отбил охоту подходить к дому! Наученный горьким опытом, на цепь теперь уже не садился. Милка, милая старая его любовь, бросила клич по деревне: выручайте моего Балабона! Теперь как только приближался незнакомый человек — всей стаей бросались на него, и горе, если не уносил ноги! Уж и хозяйка куда-то в леса переехала, уж и хозяин, напившись с горя вонючей воды, потащился туда, а он, Балабон, все еще сторожил дом. Возвращались холода, надвигался голод, да только что голод!
