Спустя мгновение застывшие люди ожили и окружили фею. Она протягивала руку для поцелуя, дружески трепала по плечу Марион и Гиацинту, а с Мэгг Морриган обменялась торжественным рукопожатием.
– Меня называют Изола Упрямая Фея, – представилась она. – Все остальные давно перестали прилетать сюда. А я – нет. Я привыкла к этому лесу, и не каким-то вздорным обстоятельствам выгонять меня отсюда! Пока в королевстве Ольгерда остается хотя бы одна фея – остается и надежда. Я так считаю.
– И все эти двести лет вы прилетали сюда одна-одинешенька? – спросила Марион.
– Нет, конечно. Поначалу нас, таких упрямых, было целых семнадцать. Но последние сто лет я действительно одна.
– Какая жертва! – прошептала Гиацинта. – Как вам, должно быть, здесь тоскливо… День за днем, в полном одиночестве… И так – целое лето… Брат Дубрава! Может быть, пригласить ее в наш город?
Упрямая Фея обратилась к Гиацинте:
– Я уже говорила Дубраве, что длинные волосы тебе пошли бы больше, девушка с васильковыми глазами. Видишь ли, феям не бывает скучно. Я – это целый мир. Я ношу с собой время, как женщины носят мелкие вещицы в сумочке. Скучный месяц пролетает быстро, как час, а счастливый час может растягиваться у меня на месяц. Хочешь, я возьму тебя в другое время, и ты вернешься сюда с уже отросшими волосами? Правда, я обещала твоему брату не бедокурить, но мы его очень-очень попросим.
– Какому брату? – удивилась Гиацинта. – Мой брат умер за несколько месяцев до моего рождения!
– А это кто? – Фея показала на Дубраву.
– Это? Брат Дубрава.
– Вот видишь! – Фея тихонько засмеялась и взяла Гиацинту за руку.
Гиацинта почувствовала себя легкой. Такой легкой, будто наглоталась мыльных пузырей. Ни за какие блага мира она не согласилась бы теперь выпустить теплую ладонь феи. Все в Изоле восхищало Гиацинту: и ярко-медные волосы, копной падающие на плечи, и молочный оттенок кожи, и синее шелковое платье старинного покроя с очень низким вырезом на груди и спине, и стрекозиные крылья, растущие между лопаток, и босые ноги, очень маленькие и узкие…
– А мы нашли переливающийся обруч, – сказала Гиацинта. – Это не ваш?
– Вроде бы, нет, – ответила фея. – Скажи-ка мне, ты не влюблена?
– И да, и нет. – Гиацинта смеялась. Впервые за долгое время ей было весело. Голова у нее чесалась, словно под волосами ползали муравьи.
Смеялась и фея:
– Что значит «и да, и нет»?
– Я знаю, что меня любит один рыцарь, молодой и красивый. Но сама я его никогда не видела.
– Может быть, тебе называли хотя бы его имя?
– Людвиг. – Гиацинта выговорила это имя и вдруг почувствовала, что оно и в самом деле ей дорого.
– Людвиг? Ох, знавала я многих Людвигов, но последний был краше всех. Хоть куда молодец! Веселый кавалер, беспечный охотник, храбрец, каких мало, и друг, каких не сыщешь. Может быть, это он и есть?
– Не знаю. А что с ним стало, с тем Людвигом?
– Исчез, – ответила Изола с легким вздохом. – Когда погибло королевство, все мои старые друзья из числа людей превратились в собственные тени. Все, кроме Людвига. О нем с тех пор никто ничего не слыхал.
Фея протянула руку и провела по волосам Гиацинты.
– Вот так, кажется, достаточно. Пора нам с тобой возвращаться…
На поляне тем временем уже развели костер. Гловач с пылающими от волнения ушами настраивал лютню. Пан Борживой сидел рядом, подбоченившись, и приглаживал усы. Марион тайком шепталась с Людвигом, то и дело поглядывая: не возвращается ли фея? Одна только Мэгг Морриган спокойно хлопотала у костра.
Девица Гиацинта и Упрямая Фея Изола показались из леса как раз в тот момент, когда чай был готов и угощение разложено. При виде Гиацинты тряпичный Людвиг глухо вскрикнул и спрятал мордочку на груди у своей хозяйки. Никогда еще дочь Кровавого Барона не казалась такой красивой. Ее волосы, волшебным образом отросшие, были убраны в затейливую прическу и украшены золотистой сеточкой. Она шла тихо и плавно, словно боясь расплескать нечто внутри себя.
Штранден встал и выронил полено, которое держал в руке.
– Доннер унд веттер! – вскричал он. – Ха-ха! Да я, кажется, великий теоретик счастья! Вон идет живое эмпирическое доказательство моих теоретических предпосылок.
