За Русь святую! - страница 15

А план… Это был единственно удачный, уже по мнению обоих Кириллов, план. Хитрый, с несколькими обходными маневрами. Чем-то он напоминал гонку. Гонку, в которой один становится победителем, а другой, сорвавшись с трассы, гибнет под обломками собственной машины. Пусть оппоненты сперва решат, что Кирилл стоит на месте, но он просто будет набирать силы для разгона, а потом полетит, полетит, полетит…

Пока рука Кирилла выводила строки, его губы напевали песню. Она пришла из той части памяти, которая принадлежала полковнику Сизову…

Пройдет совсем немного времени, и ее станут петь все, кому дорога прежняя Россия. Хотя бы часть ее…

Кирилл только под утро, перед самым восходом, закончил письма. Их было не так уж и много на самом-то деле, но слова трудно давались ему в ту ночь. Как избежать всех острых углов, но одновременно дать понять, что надвигается буря, которой еще не было равных в истории? Как не показаться сумасшедшим — и между тем твердо и уверенно говорить, о чем ты думаешь?

Однако Романов… Или Сизов? Или оба? Хотя какое это уже имело значение? Ведь теперь был только один человек. И помыслы его были направлены только на одно дело…

Однако Кирилл, несмотря на трудность задачи, все-таки верил в успех задуманного дела.

Это было свойство новой личности, доставшееся от Сизова, — упрямство, движение к цели во что бы то ни стало. Без целеустремленности, понимания важности цели Кирилл Владимирович никогда не стал бы работником ГРУ, а после и КГБ. Юность сделала его двуличным: на службе и даже в кругу друзей (немногочисленных, по правде говоря) не было человека, более преданного делу строителей светлого будущего и партии. Сослуживцы шутили, что только четыре человека могли бы похвастаться тем, что знают «Капитал» наизусть: Маркс, Энгельс, Ленин и, конечно же, Кирилл Сизов. Правда, в знании последнего было все-таки несколько больше уверенности. Как-никак у Ильича уже не получилось бы проверить на память «Капитал». Как, собственно, и у Карла с Фридрихом…

Но глубоко внутри Сизова, где-то там, под самым сердцем, всегда прятался романтик. Да, белые тоже не были идеальными людьми. Во всяком случае, не все. Многие были готовы пойти на подлость, предательство, низость, выказать трусость. Многие презирали красных, называя их быдлом и мародерами, копошившимися в чреве рухнувшей страны, а потом переходили на сторону презираемых по самым разным причинам. Иные не видели в причинах успеха большевиков ничего, кроме поддержки Германии. А ведь не понимали, что народ шел за обещаниями изменить опостылевшую жизнь, шел из ненависти к «барам», из-за многовекового презрения «чистеньких» к «черни»…

Да, большевики тоже были по-своему правы, идя на переворот. Однако Сизов не мог признать полной правоты за теми, кто подбросил дровишек в тлевший огонь ненависти. Кирилл презирал тех, кто призывал к превращению войны империалистической в войну гражданскую — войну брата против брата, отца против сына, войну против своего же народа. Сизов ненавидел тех, кто ратовал за поражение своей страны или спокойно разъезжал в пломбированном вагоне, благосклонно предоставленном правителем государства, с которым Родина ведет борьбу. Меньше, чем изменой, это трудно было назвать.

Двуличие, двойная жизнь нелегко давались Кириллу. Продвижение по карьерной лестнице, устремление к сокрытым тайнам истории, хранившимся в архивах, желание докопаться до правды, понять суть Гражданской войны — и постоянные депрессии. Упадки настроения, которые еле-еле удавалось скрывать, ссылаясь на усталость от работы. Тогда Сизов с головой уходил в свое дело, в работу с агентурой, карьеру. «Топил» себя в повседневности, лишь бы отвлечься от тяжелых мыслей и темных чувств.