– А потом я плыл по течению. Как щепка. Свернуть уже нельзя было. А раз не получается изменить направление, то самое правильное возглавить. Надо было всего лишь делать свою работу хорошо. Иногда она грязная, но разве кто-то обещал сплошные удовольствия? Воевал, создавал, опять воевал, не получая удовольствия от полей, усыпанных трупами. Марии было проще. Она хоть у меня на плече порыдать могла.
Мира дернулась и промолчала. Достаточно взрослая, чтоб сознавать, даже Пророчица была человек, и у кого искать утешения, как не у родного брата.
– Я все тянул лямку. Почти обрадовался, когда предложили сменить императора. Отдохну. Так нет же! Все сначала. Этих устрой, тех накорми, других побей, чтоб не лезли, и очередной собор построй, веру внедряй. Я ж не кто-нибудь, вечный победитель. Отдых мне от государственных забот хоть раз в жизни положен? Сел и стал смотреть на воду. И знаешь, все равно не получается выкинуть из головы заботы. Пытался прикинуть, получится ли расширить и забетонировать дно с берегами, но выходит, обойдутся затраты еще в одну очень большую пирамиду. Пока и так сойдет. Тем более в покое не оставят. Думаешь, ты первая, ага.
Он замолчал, и Мира тоже ничего не говорила, не зная, как реагировать. С вояками такое тоже бывает после сражения. Перегорают люди. Но там она рецепт прекрасно знала. Напоить, отвести в бордель. Обычно помогает. Предлагать отцу подобное несколько неуместно. Или…
– Что ты об этом думаешь? – прежде чем открыла рот, выдернул тот самый меч из песка и протянул, как положено, не острием вперед.
Расширяющийся к острию клинок, слегка изогнутый вниз и вперед, с внутренней заточкой лезвия. Железо паршивое, рукоять, похоже, меняли или чинили. За ним явно ухаживали, но не пользовались.
– Старинная дрянь, – сказала, не поняв, к чему вопрос, но чисто профессионально оценивая. – Металл плохой, непонятно, как сохранился. И рубиться таким – нужно специально учиться. Я б не взяла.
– Это, – объяснил с расстановкой отец, – подлинный меч Александра Македонского из сундука последнего фараона. Наряду с короной и кое-чем важным хранился. Да-да, сразу взгляд меняется, когда узнаешь, чья вещь. И невольно вспоминается: «Кто им владеет, тот будет хозяином мира».
– Может, это и его меч, – пробормотала Мира, изучая простую рукоять с костяными накладками, – только как-то Гаю не помог.
– Совершенно верно. Но предложи кому, любые деньги заплатят. Не за волшебство, которым не обладает. За право иметь и хвастаться. Люди мечтают владеть принадлежащим самым известным из них. Не использовать. Держать в сокровищнице и показывать гостям. А мне он не сдался. И все равно выкинуть в канал, как собирался, жалко. Хочешь – возьми.
– Ты поэтому сжег практически все вещи Марии? – спросила, неожиданно натолкнувшись на мысль.
– Мне было неприятно представить, – ничуть не удивившись, ответил отец сразу, – как через столетия станут продавать сопливый платок или сандалий со следами крови, потому что натерла ногу. Еще и целовать станут некогда грязные подошвы. Пусть помнят ее деяния, а не продают сомнительные куски. Я поэтому и тело залить бетоном приказал. Еще не хватает, чтоб как Иоанна Крестителя или Будду разобрали на части. Зубов и пальцев обоих, хранимых и почитаемых, явно значительно больше, чем положено человеку. А Павел имеет две головы. Одна в Антиохии, вторая в Византии. И оба черепа истинные. У него и ног с руками, некогда отсеченных, как у сороконожки. И все настоящие, если спросить последователей в тех городах. Реликвии. Ну да бог с ними, неправильно верующими. Ты мне скажи, кто в лавке остался?
– Где?
– Анекдот такой есть. «Помирает старый купец. Лежит на ложе без сил и лишь еле дышит. Вокруг толпятся родные. Еле слышно говорит:
– Жена.
– Я здесь.
– А где сын?
– Тоже тут. И дочь твоя с зятем, и невестка, и внуки. Все здесь.
Тут умирающий резко садится.
– А кто ж в лавке остался?!»
– Смешно, – сказала без улыбки Мира. – Александрия вместе с Нижним Мицраимом никуда не денется. За гарнизон отвечает мой новый помощник Лукен, сын Кремня, за гражданские дела – Клавдий Постум.
