– Всякий человек имеет хотя бы одного смертельного врага, даже если не знает об этом.
– Я – нет.
– Даже если не знает об этом, – повторил с ударением Дюпон. – Может, я и есть ваш смертельный недруг. Я могу вам завидовать или ревновать вас».
Фушероль сделал паузу и, откашлявшись, заговорил снова:
– Предположим, существует некая женщина, связанная обоими убийствами; женщина, которая подействовала как детонатор, – вполне вероятно, что Морэ ничего не подозревав…
Комиссар опять процитировал слова Дюпона:
«Однако у кого-нибудь может быть скрытая причина, о которой никто не подозревает».
Морис пожал плечами.
– Не стоит придавать слишком большое значение болтовне сумасшедшего.
– Еще неизвестно, на что он намекал, – сказал комиссар. – Женщина, о которой идет речь, могла не знать, что была причиной двух убийств.
– Но вы же не думали всерьез о Валери Жубелин? – спросил Морис. – Она познакомилась с Морэ всего за три месяца до его убийства. Об этом тоже упоминается в рукописи.
– Да, и она не была замужем ни за Дюпоном, ни за кем-нибудь еще, – подтвердил комиссар с насмешливой улыбкой. – Не беспокойтесь об этой молодой даме, не о ней мы говорим. В то время в жизни Морэ существовала другая пассия.
У Мориса упал камень с сердца.
Лейтенант, не знавший, о ком они говорят, кивнул с важным видом. А Фушероль начал решительно продвигаться к своей цели. Он не верил, что друг Лателя не посвящал его в свои любовные дела.
– Если он действительно был таким скрытным, – бормотал Фушероль, – то положение убийцы заметно облегчается.
– Я бы охотно помог вам, если бы хоть что-то слышал, – твердил Морис.
– Тогда ответьте мне честно.
– Я иначе и не могу.
– Поскольку у нас нет имен, – вздыхая, проговорил комиссар, – мы вынуждены опираться на косвенные улики. Мы обнаружили одно письмо у Морэ. Оно завалилось за выдвижной ящик стола. – Он развернул розовые листы. – Послание датировано седьмым июля – за пять дней до убийства Шнеберга. Взгляните, вам не знаком почерк?
Это было письмо женщины. Две страницы содержали восторженные любовные уверения. Их откровенность не оставляла никаких сомнений в отношении характера связи корреспондентки с Морэ. Она называла себя «твоя Изольда», а возлюбленного –«мой Тристан».
– Ну? – спросил Фушероль.
– Не имею никакого понятия.
Фушероль не смог удержаться от досадливого жеста.
– Сожалею, что затруднил вас просьбой приехать сюда, – сказал он.
Морис усмотрел в этом приглашение попрощаться и с облегчением последовал ему.
– Если я вам больше не нужен…
Морис пожал толстую руку комиссара, затем удостоился по-военному крепкого рукопожатия лейтенанта и покинул участок. Он буквально подбежал к машине, включил фары и поехал. А когда дома Бьевра остались позади, ему неожиданно сделалось так плохо, что он притормозил у тротуара. Опустив голову на рулевое колесо, Морис закрыл глаза. Сердце стучало тяжелыми ударами, но душевная боль была куда тяжелее.
Он и сам не понимал, как удалось ему солгать и скрыть свое волнение, как он справился с собой и остался внешне спокойным, чувствуя, что весь мир рушится и разваливается на куски. Почему рука его не задрожала, когда он читал письмо и каждое слово принимал точно удар кинжалом в сердце? Угловатый, ещё детский почерк с сильным нажимом…
«Изабель! Моя малышка, как ты могла это сделать?!.»
Глаза защипало. Нет, он не должен плакать. Морис выпрямился. Даниель, с таким радушием принимаемый в его доме, Даниель, которому он верил, как самому себе, этот Даниель воспользовался наивностью глупой молоденькой девушки.
Да, наивностью глупой молоденькой девушки!
Теперь гнев вытеснил печаль из его растревоженного сердца.
– Ну, подлец! Ну, подлая свинья!
Морис включил мотор и помчался. Он несся, как безумный. Ему словно доставляло удовольствие на каждом повороте рисковать жизнью. В Мендон-ла-Форэ пошел дождь, и дорога стала скользкой. Но Морис, пригнувшись к рулю, не обращал на это внимания. Все быстрее и быстрее летел он домой, будто опьяненный скоростью. – Но уличное движение становилось все интенсивнее. После Севрского моста, уже в черте города, ему пришлось волей-неволей сбросить газ. Поскольку гнев не находил больше отдушины, возбуждение вновь охватило его. Бешенство бурлило в нем, словно в кипящей кастрюле. Морис проскочил на красный свет и даже не обратил внимания на полицейского, засвистевшего ему вслед. Но вот, наконец, – улица Кошуа.
