К концу 1930‐х годов советская экономика достигла определенной автаркии, представляя систему, где внешние экономические связи не играли весомой роли. Однако, вопреки традиционному представлению о том, что экономическая изоляция была сознательным выбором советского руководства, обусловленным идеологией, в новейшей историографии высказано мнение, что автаркия стала следствием внутренних (репрессии) и объективных внешних причин (мировой кризис). В период мирового кризиса автаркия была характерна не только для СССР, но и для национальных экономик Запада. СССР следовал в фарватере главных мировых трендов, которые характеризовались относительной автаркией в 1930‐е годы и глобализацией в послевоенный период[560].
Проблема рынка в социалистической экономике получила дальнейшее развитие в книге «Социальная история советской торговли» Джули Хесслер, которая охватывает период от большевистской революции до конца сталинского правления. Как и многие современные исследователи, Хесслер считает, что роль товарно-денежных отношений в реальной экономической практике 1930‐х годов остается недооцененной исследователями. Следуя по стопам ученых «Бирмингемской школы»[561], Хесслер отмечает цикличность развития советской экономики. Кризисное состояние, или, по ее терминологии, периоды кризисного социализма (1917–1922; 1928–1933; 1939–1947), вызванные революцией, мировыми войнами или сталинским «великим переломом», сменялись периодами восстановления и нормализации. Состояние рынка зависело от этих циклических колебаний.
В книге Хесслер развитие рынка в советской экономике показано как результат взаимодействия двух сил — власти и людей. Для руководства страны реформы по экономической децентрализации, расширению сферы легального рынка и товарно-денежных отношений были способом выхода из кризиса. Они начинались еще до того, как кризис достигал апогея. В то время как в историографии сталинские частичные рыночные реформы рассматривались как стратегическое отступление от идеалов социализма, Хесслер считает, что Сталину, как ранее и Ленину, было присуще понимание товарно-денежных отношений как элемента социализма. В отличие от других исследователей, которые подчеркивают, что было разрушено в экономике нэпа во время сталинского «великого перелома», Хесслер концентрирует внимание на том, что уцелело, было восстановлено и продолжало развиваться в 1930‐е годы. По ее мнению, именно развитие товарно-денежных отношений соответствовало сталинскому пониманию модернизации и экономического развития, и особенно четко это видно на примере советской торговли. Рынок, хотя и ограниченный, играл исключительно важную роль не только как способ выживания государства и людей в периоды кризисного социализма, но и как метод модернизации и построения современного общества.
Хесслер показывает, что в развитии рынка люди массово участвовали не только как покупатели, но и как продавцы. Их рыночная активность особенно возрастала в периоды кризисного социализма главным образом за счет практически полного вовлечения городского населения, которое распродавало или обменивало свое имущество с целью выживания. При нормализации ситуации городское население вновь становилось в основном покупателями, а ряды продавцов на рынке сужались до крестьян, профессиональных спекулянтов и кустарей. Хесслер исследует поведенческую культуру потребителей на рынке и в государственной торговле. По ее мнению, хотя при Сталине СССР не стал обществом массового потребления (в преобладающем западном понимании этого явления), в периоды нормализации советской жизни четко виден поворот к развитию современной культуры потребления.
Подводя итоги обзора современных исследований, следует сказать, что советская экономика 1930‐х годов в частности и сталинизм как социально-экономический феномен в целом включали рыночные институты. В их числе были не только ограниченный легальный и необъятный черный рынки, которые развивались частной инициативой людей, но и экономически успешное крупномасштабное государственное предпринимательство
