В условиях острого недостатка продуктов закрытая торговля, которая была создана по решению Политбюро для обеспечения стратегических производств, транспорта и военных, так же стихийно перерождалась в карточное нормированное распределение. Архивные материалы изобилуют сведениями о плачевном состоянии закрытой торговли на военно-промышленных объектах. В 1940 году, например, работавшие в авиационной промышленности получали на семью в месяц всего лишь от 300 до 700 г мяса, 1–1,5 кг рыбы, 300 г масла[466].
В результате стихийных действий «снизу» карточная система распространилась по всей стране. В канун 1941 года Любимов в своей докладной записке в СНК подвел плачевные итоги — «свободной» торговли в стране не существовало. Особенно плохо обстояло дело с хлебной торговлей. Страна жила на норме 400–500 г в день на человека. Любимов вновь поставил перед СНК вопрос о введении карточной системы, хотя бы на хлеб. Он просил узаконить то, что фактически уже существовало в действительности[467].
Политбюро не только не узаконило карточную систему, созданную местной инициативой, но повело борьбу с ее распространением. В отличие от периода карточной системы 1931–1935 годов, когда Политбюро стремилось по мере возможности обеспечить снабжение местного руководства, во второй половине 1930‐х Центр объявил вне закона закрытые распределители местной номенклатуры[468]. Постановления ЦК и СНК предупреждали секретарей обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, председателей СНК союзных и автономных республик, областных и краевых исполкомов о персональной ответственности, вплоть до уголовной, за допущение «извращений в советской торговле», под которыми понимались прикрепления к магазинам, продажа по спискам, талонам, не санкционированное СНК СССР снижение норм, самоснабжение местного руководства. Госторгинспекция и НКВД проводили проверки и информировали Политбюро о положении на местах. Прокуратура возбуждала уголовные дела по фактам введения карточной системы. Наркомторг отменял решения исполкомов, партийных комитетов, местных торготделов о создании карточного снабжения. Он также пытался остановить стихийное перерождение созданной Политбюро закрытой торговли в нормированное распределение[469]. Разговоры о возможном введении карточной системы, которые люди вели в очередях, расценивались правительством как провокация. НКВД арестовывал распространителей подобных слухов.
Но борьба со стихийным распространением карточной системы представляла сизифов труд. Там, где по требованию Политбюро карточки отменяли, вновь у магазинов выстраивались длинные очереди, росло социальное недовольство, лихорадило производство, затем карточки стихийно появлялись вновь. Хотя с окончанием Финской кампании кризис снабжения ослаб, рецидивы «разношерстной» карточной системы — с разными нормами, способами распределения, группами снабжаемых — не покидали социалистическую торговлю вплоть до нападения Германии. Официально же Политбюро ввело карточки только в июле 1941 года, когда уже шла Великая Отечественная война.
Неприятие карточек, которое обозначилось в хлебном кризисе 1936/37 года, и борьба с их стихийным распространением во время перебоев в снабжении 1939–1941 годов показывают, что руководство пыталось уберечь экономику страны от пайкового снабжения. Памятуя о негативных для экономики последствиях затянувшейся карточной системы 1931–1935 годов, Политбюро не торопилось вводить карточки, справедливо считая их не «шагом вперед по пути к коммунизму», а чрезвычайной мерой. «Дорога к социализму» и процветающей экономике виделась в свободной торговле, нормирование же, карточки, прикрепления к магазинам Политбюро называло теперь не иначе как «извращения советской торговли».
Руководство страны во что бы то ни стало стремилось сохранить открытую торговлю. Но изменить только один элемент в экономической системе, оставив другие нетронутыми, было невозможно. Чтобы избежать хронических кризисов снабжения, острого товарного дефицита, карточек, нужно было менять приоритеты внутренней политики, да и вообще ломать устои социалистической экономики. Половинчатые же экономические меры, слегка обновлявшие социалистический фасад, и тем более репрессии оказывались малоэффективными.
