— Послушайте, а если так? — начал Дельта-3. — Мы подложим дымовую шашку в дом миссис Рид и вызовем пожарных. Скажем, мы с вами поедем на пожарной машине, въедем на лужайку перед домом. Одетые пожарниками, мы направимся не к дому миссис Рид, а к дому миссис Хаммел. В это время Рик и Джил подберутся к дому сзади и проникнут через заднюю дверь в кухню. Мы будем кричать: «Пожар, пожар, срочная эвакуация!» Оружие спрячем под комбинезонами, в нужный момент достанем.
Подумав, Акли согласился, что это лучше, чем ничего.
Меган Уайлдер взяла консервную банку и вложила ее в тиски. Крутанула рукоятку, наблюдая, как сжимается банка, как она трескается, корежится, принимая различные конфигурации разрушения. Интересные конфигурации. Меган затягивала тиски все туже и туже. Банка совсем расплющилась, символизируя полную катастрофу, свет поблескивал на причудливых ее изломах.
Меган быстро ослабила тиски, вытащила изуродованную банку и положила ее на стол — к нескольким десяткам подобных страдалиц.
Она внимательно рассматривала их. Некоторые сжались аккуратно, было что-то спокойное и банальное в их кончине. Другие, как эта последняя, обладая какой-то удивительной жизненной силой, сопротивлялись тискам до последнего. И когда все же с большой неохотой умерли, то умерли эффектно, превратившись в орхидеи из покореженного металла. Из нескольких десятков банок Меган понравились штуки четыре, включая и последнюю, они действительно тронули ее. Меган отобрала их и перенесла в другую часть комнаты.
Меган Уайлдер специализировалась на том, что она сама называла «конструкциями», а иногда «деструкциями», в зависимости от настроения и откровенности. Формы ее работ выходили за рамки искусства, не вписывались в привычные категории. Это не были скульптуры, хотя они и занимали пространство, имели пластическую форму. Вместе с тем «конструкции» все же не вырывались из жестких рамок двух измерений. Другими словами, их можно было рассматривать только под одним углом, и хотя некоторые влиятельные критики называли ее работы трусостью перед тиранией обыденности, Меган не изменяла своему увлечению.
Она любила комбинировать покореженные консервные банки с другими, интересными ей формами — пивными бутылками, например, внутренностями перегоревших калькуляторов, нитями накала лампочек и прочими осколками быта американского общества. Она помещала эти предметы в грубые рамки или на полки, которые конструировала сама, и если вдруг случайно обнаруживала в своем произведении гармонию, то уничтожала его. Ее привлекала только дисгармония, радикальное отсутствие симметрии, особенно после ухода Ари. И только скомпоновав предметы подобным образом, Меган красила их, но не в тусклый черный цвет, как раскрашивал свои мрачные маленькие шедевры Невельсон, а в яркие цвета комиксов — ярко-розовый, оранжевый, солнечно-желтый и в другие резкие цвета радуги. Некоторые критики воспринимали это в штыки, заявляя, что цвет давно умер, — они досадовали на невнимание Меган к их концептуальным статьям. Были и на самом деле злобные критики, особенно один гомик из «Арт Ньюс».
Но для Меган это не имело значения. Теперь она уже поднялась над людьми. После стольких лет, после всей пережитой боли она наконец нашла свой путь и свое место. Она наконец-то обрела собственный голос, который звучал подлинно и страстно. Это удовлетворяло Меган.
Работа подходила к концу, было даже обидно, ведь она шла так хорошо. Но на самом деле завершение работы пугало и расстраивало, вызывало слезы, чего не удавалось сделать ни одному мужчине, даже в тех случаях, когда они били ее. А били ее и Питер, и Ари. Питера можно простить, он был глупым гением с коэффициентом умственного развития около 900 и эмоциями одиннадцатилетнего ребенка. Но ведь Ари вовсе не был таким, она ожидала от него совсем иного отношения.
И когда раздался стук в дверь и в студии появились мужчины в костюмах, это не удивило Меган, а просто наполнило ее душу сожалением. Рано или поздно, это должно было случиться, но, пожалуй, это все-таки произошло рано. И ей больше никогда не удастся создать серии конструкций, не связанных с этим неизбежным скандалом.
