— Могу лишь повторить то, что знаю понаслышке: небольшой жар и появление опухолей — бубонов — в паху и подмышками, а затем чёрные пустулы с гноем по всему телу. После их появления начинается гангрена, и больной умирает. Однако если бубоны вскрываются и гной выходит, то больной может выздороветь.
— Возможно, Всевышний хочет преподать нам урок, и нам следует понять его смысл! — воскликнул профессор богословия.
Он был из новой породы назначенцев, наводнивших университеты для распространения идеалов халкидонцев и повышения собственного уровня образования.
— О, ради бога! — раздражённо бросил Кирилл, представитель и поборник классической рационалистической школы. — Давайте будем придерживаться фактов, а не верить слепо в некие фетиши.
Профессор богословия вспыхнул.
— Не думаю, что императору или патриарху понравятся такие речи!
— А я думаю, что у них есть дела и поважнее, — устало отмахнулся Кирилл. — Как и у нас всех. И потому я завершаю наше собрание, пойдёмте по домам — и надеюсь увидеть вас всех в добром здравии, когда моровая язва минует наши края.
Летом того же года[126] чума с лёгкостью преодолела Босфор и обрушилась на Константинополь. В лабиринте тесных улиц, где дома стояли, плотно прижавшись друг к другу, а особенно в бедных кварталах чума распространялась, словно лесной пожар, и первые же признаки заражения становились смертным приговором всему кварталу. Симптомы были одинаковы и неизменны, заразившиеся в муках умирали через несколько дней, а то и в день заражения.
Смертность росла стремительно — пять тысяч умерших в день, десять тысяч... даже шестнадцать тысяч. Захоронение трупов стало почти непреодолимой проблемой. Справиться с этой жуткой задачей Юстиниан повелел своему приближённому, имперскому чиновнику по имени Феодор. Тот распорядился рыть для этих целей огромные рвы в пригороде Сикая, выходящем прямо на бухту Золотой Рог. Однако количество трупов росло с такой скоростью, что вскоре все рвы были заполнены. Феодор в полном отчаянии приказал бросать трупы прямо в башни городских стен, с которых были сняты крыши. Через несколько дней даже самый слабый северный ветер накрывал Константинополь невыносимым смрадом разлагающихся тел.
Жители города сидели по домам, боясь заразиться, — там же, в своих домах, они и умирали. Сотни зданий по всему городу стали склепами, и умершие гнили в них, потому что не находилось храбрецов, рискующих вынести и похоронить их...
Казалось, хуже уже и быть не может... но в этот момент чумой заболел император.
Юстиниан почти совсем утратил и популярность, и авторитет. Народ не мог простить ему жёсткую политику, подавление Никейского восстания и последовавшие за этим репрессии. Налоги, необходимые для содержания армий в Африке, Италии и Персии, невыносимым грузом легли почти на всех. Однако он был римским императором и в глазах простых людей — наместником Христа и защитником страны от сил зла и варваров, которые представляли собой постоянную и страшную угрозу Римскому миру.
Но если император заболел чумой — значит, Бог отвернулся от римлян? И если это случилось с Юстинианом, облечённым высшей властью и богатством человеком, — разве была надежда у всех остальных?
Если бы у молитвы был запах... то молитвы во здравие Юстиниана пахли бы вонью разлагающихся трупов, отравившей в те дни Золотой Рог.
Юстиниан лежал на смертном одре; все ждали его смерти и того, что Феодора примет на себя бразды правления Римским миром. Тяжкая болезнь мужа смогла отвлечь безутешную женщину от скорби по умершей любовнице, однако теперь она, неискушённая в государственных делах и высокой политике, оказывалась во главе Империи, простиравшейся от Атлантики до Евфрата, от Альп до Эфиопии. Повелительницей сотен миллионов — по крайней мере, до мора — людей...
«Прокопий Кесарийский, летописец, — Аникию Юлиану, сенатору. Привет тебе!
Многоуважаемый “Катон”, друг и соратник по Либертас, хотя я и не получал от тебя известий с тех пор, как Равенна пала пред Велизарием — что было лишь первым этапом Готской войны, — я всё же позволяю себе надеяться и верить: а) что ты в безопасности и добром здравии и б) что я, возможно, вскоре снова услышу о тебе в качестве главы Либертас — теперь, когда Тотила сметает всё на своём пути.
