— Как твоя голова? — сочувственно поинтересовался император у Эвдемона, чья голова всё ещё была перебинтована.
— Всё ещё побаливает, цезарь, но мне намного лучше. Мой врач заверил, что серьёзных повреждений нет, — Эвдемон слегка понизил голос. — Осмелюсь посоветовать, император: чем скорее мы начнём, тем лучше. Мне не нравится настроение толпы.
— Правда? Я полагаю, столь необычная тишина вызвана тем, что они осознали, насколько далеко зашли, и теперь раскаиваются. — Юстиниан улыбнулся Эвдемону и потрепал его по плечу. — Впрочем, я доверяю твоему мнению. Скажи эдитору[52] — пусть начинают.
Вскоре посланный к эдитору слуга сообщил, что тот решил не проводить традиционный торжественный парад и начать скачки немедленно. Взревели трубы, и в открытые ворота стадиона ворвались колесницы — очень лёгкие, со специальными широкими колёсами для лучшего сцепления. Каждая была запряжена четвёркой лошадей; внутренняя пара впряжена в саму колесницу, ещё две лошади — пристяжные по краям. Колесницы выстроились вдоль центрального барьера — спины, но к тому моменту уже стало совершенно очевидно, что зрители собрались не для того, чтобы смотреть на скачки, а для того, чтобы выступить против императора. Первый заезд прошёл всё в том же оглушительном молчании, после него два демарша — официальных представителя обеих фракций, Синих и Зелёных, — обратились к Юстиниану.
— Трижды августейший, зная, что ты справедлив и милосерден, мы просим, чтобы ты простил двух приговорённых к казни. Они нашли убежище в церкви Святого Лаврентия.
Тон говоривших был уважительным, но в голосах явственно звучала сталь. Их вряд ли удовлетворил бы отрицательный ответ на их просьбу... вернее, на вежливое требование.
Пока демарши ожидали ответа, Юстиниан шёпотом поинтересовался у Эвдемона:
— Преступники надёжно спрятаны? Нам не хотелось бы, чтобы их силой вытаскивали из храма.
— Разумеется, цезарь! — отвечал Эвдемон. — Я расставил вокруг церкви вооружённую охрану. Никто не войдёт и не выйдет. Вместе с тем, мне кажется, было бы разумно удовлетворить просьбу. Это разрядит ситуацию, а мы всё ещё сможем действовать с позиции силы...
— Разумеется, нет! — негромко перебил префекта император. — Я удивляюсь тебе, Эвдемон. Отпустив этих двоих, мы покажем свою слабость, а не силу. Если мы пойдём на уступки, плебс будет устраивать бунты всякий раз, когда ему что-то не понравится.
Он повернулся к мандатору и приказал:
— Ничего не отвечать!
Скачки продолжались. После каждого заезда невозмутимые демарши повторяли своё обращение — только для того, чтобы на него вновь не последовало никакого ответа. Постепенно зловещее молчание на Ипподроме сменилось ещё более угрожающим гулом гнева и разочарования. Даже науфрагии — столкновения колесниц — не смогли отвлечь толпу.
Синяя колесница в седьмой и последний раз обогнула край спины, заходя на последний круг. Однако преследовавшая её по пятам зелёная колесница внезапно совершила резкий манёвр — и в трёхстах шагах от финиша подрезала соперника. Тогда возница синей колесницы натянул поводья и силой ударил соперника в бок, бортом прямо по колесу. Зелёная колесница перевернулась в воздухе и обрушилась прямо на барьер-спину; во все стороны брызнули щепки и обломки. У несчастного возницы не было времени, чтобы обрезать постромки, он погиб, погребённый под собственной колесницей.
В обычное время подобное событие вызвало бы общий вопль ужаса и возбуждение на трибунах... Однако на этот раз все были заняты другим зрелищем — безмолвным поединком между демаршами и мандатором.
Закончился финальный, двадцать второй по счёту, заезд, но император так и не проронил ни слова. Тогда демарши внезапно разразились громкими воплями: «Да здравствуют Синие и Зелёные!» — и трибуны подхватили этот крик, что свидетельствовало о предварительном сговоре. Крик повторялся снова и снова, Ипподром ревел, а потом сквозь этот рёв прорезался новый клич...
— Ника! Ника! Ника!
Люди требовали от власти ответа.
Растерянный Юстиниан повернулся к Эвдемону.
— Что происходит?!
— Их терпение лопнуло, цезарь. Я пытался тебя предупредить. Кто знает, на что они способны сейчас! Ты должен немедленно вернуться во дворец. Я же отправлюсь в Преториум и постараюсь взять ситуацию под контроль. Что мне им сказать?
