— Как же ты так, Юра?— и тут же кричит: — Спасибо, ребята! Выходите на дорогу.
Юрку тоже вывели на дорогу к подъехавшему «газику». Завернули в тулуп, усадили рядом с Шахом. Папа, плюхнувшись на переднее сиденье, снял шапку и вытер ею пот с лица.
Обогнав строй солдат, «газик» помчался к городку.
— Больно?— поинтересовался Шах.
— Пальцам больно, колет, как иголками...
— Терпи, казак, атаманом будешь.— Шах засмеялся и, наклонившись, тихонько спросил: — Ревел? Только честно...
— Честное пионерское, не ревел,— тоже шёпотом ответил Юрка и тут же поправился: — Две слезинки было, но я не ревел. Они как-то сами побежали.
— Значит, настоящим солдатом становишься, Юрка!
— Обидно было: столько ходили...
— Да, брат, опасно ты рискнул.
Папа опять стёр пот с лица и спросил, полуобернувшись:
— Шах, Волков, что мне с ним делать? Может, на сей раз — выпороть?
— Не мешало бы,— буркнул Волков.
Шахназаров, кашлянув, возразил:
— Думаю, можно простить. Не дождался он нас — это плохо, вроде как приказ нарушил. Но ведь он не сдавался! Он держался до последнего — не трусил, не ревел!.. Думаю, товарищ подполковник, пороть всё-таки не надо.
Юрка обнял Шахназарова, прислонился головой к его плечу и... неожиданно заснул.
Так, в тулупе, его и занесли в комнату. Разбудили. Он увидел маму с заплаканными глазами, санинструктора, который насильно заставил его проглотить две какие-то таблетки, а потом стал растирать ему руки и ноги спиртом. Тепло и хорошо стало Юрке, и он снова заснул под натужный вой ветра, который был ему теперь совершенно не страшен.
Назавтра проснулся поздно — разбудила Оля. Она стояла у кровати, страшно озабоченная, и, приговаривая: «Какой больной, ох, горе моё, весь-весь больной...» — прикладывала к его груди игрушечный пластмассовый стетоскоп.
— Олька, уйди!
— И-и-и,— затянула Оля на одной ноте.— Не уйду! Ты, Юра, больной, и я тебя лечу! Дыши глубже! Весь-весь больной, ох, горе моё...
И Юрка уже не смог сопротивляться её капризу: конечно, Оля ещё маленькая, непонимашка, но ведь она не просто играет, она жалеет его, и разве за это можно сердиться?
Он подставил ей правый бок, предложил:
— Послушай ещё здесь. О-о, как хорошо! Мне теперь совсем-совсем не больно.
ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
А всё-таки приятно быть больным! Все тебя навещают, говорят хорошие слова. Заболел и вроде как медаль получил или ещё лучше — орден. И Шах пришёл, и «дядя Стёпа», и Козырев привёл всех своих операторов. А температура-то — ерунда, всего-навсего тридцать восемь и три. Нет, приятно всё-таки, когда тебе все говорят: «Юра, поправляйся! Не поддавайся болезни, будь она неладна». Уходят, а ты лежишь. Вялый весь, изломанный, а на душе приятно, ты вроде как герой!
— Ещё две таблетки,— строго сказал санинструктор,— и никаких гвоздей!
Пожалуйста! Подумаешь...
Бросает в пот. И спать хочется. Спать так спать. Мама всё подходит, всё поправляет одеяло и прикладывает руку ко лбу.
— Спи, сынок, спи...
— Я сплю, мама.
Откуда-то издалека — глухая автоматная очередь. Наверное, папа и мама смотрят передачу по телеку, а там опять что-нибудь про войну. Юрка вновь просыпается.
В спальне — тихо. Темно во всём доме. А где-то, похоже на огневой, гремят выстрелы, лают собаки.
Резко, требовательно звонит телефон.
— Слушаю,— сонно роняет в трубку папа, потом громко, встревожено: — Что?— и, включив настольную лампу, поспешно одевается, стучит сапогами у порога.
— Что случилось, Лёша?— встревожено спросила мама.
— Потом, потом... бегу!..
Мама вздохнула, прилегла, но свет выключать не стала.
Юрка на цыпочках прокрался к двери спальни,— настенные часы показывали половину седьмого. Что же случилось там, на огневой?
От проходной с рёвом промчалась мимо офицерских домиков машина. Прильнув лицом к стеклу, Юрка успел заметить — санитарный автобус. Немного погодя из ворот выехал грузовик старшины. В кузове во весь рост стоял «дядя Стёпа».
Из спальни вышла мама, спросила:
— А ты почему не спишь?
— Я пойду туда... Я на немножко...
— Больной? Только тебя там и не хватало. Ложись. Ночь-полночь — бежишь... Тоже мне — солдат... Спи!..
Не спалось Юрке. Часы пробили семь, половину восьмого.
