Новые герои — «чужие люди» — появляются «сразу, тут же на площади», и повествование переходит к ним. До этого повествование лишь изредка только касалось их. Глава о восстании кончается так: «Петровская площадь — как поле, взбороненное, вспаханное и брошенное. На ней бродят чужие люди, как темные птицы». Следующая глава начинается: «1. Николай Иванович (Греч. — А.Б.) провел тревожный день… он поехал к Максиму Яковлевичу фон Фоку». «2. К концу дня Фаддей Венедиктович (Булгарин. — А.Б.) совсем растерялся… Полицеймейстер Шульгин сидел за столом…»
До всего этого Николай Иванович и Фаддей Венедиктович жили как-то не вполне уверенно, как-то не найдя своего настоящего места и положения, следуя лишь какому-то смутному призванию. В сущности, только впрок, можно сказать, на всякий случай, Фаддей Венедиктович записывает «что-то в тетрадку, поочередно смотря на Рылеева, Бестужева и Кюхельбекера» (так картинно представлялись Тынянову доносчики далекой эпохи), а Николай Иванович, в котором Максим Яковлевич, тоже еще не обретший своего настоящего места и положения, так «ценил… тонкость литературных наблюдений», опять же, в сущности, только на всякий случай сообщал нечто такое, отчего «в аккуратных папках… прибавлялась новая справка, за особливым нумером. Коллежский асессор Вильгельм Карлович Кюхельбекер не был забыт среди этих справок». Но все это только на всякий случай, впрок и с неясной надеждой.
Колебания, неопределенность в день восстания ставят Греча и Булгарина в весьма затруднительное положение: «Кто победит? Если Рылеев, — придется Николаю Ивановичу рассчитываться за дружбу с Максимом Яковлевичем фон Фоком. Если царь, — ох, может попасть Николаю Ивановичу за его отчаянный либерализм: какие он речи на собраниях произносил, что в его типографии в декабре печаталось!» [66] Это те же весы, на которых взвешивается время, и во что бы то ни стало надо удержаться на падающих и взлетающих чашках.
Но после поражения восстания все становится на свое место. Все-таки Рылеев — «Робеспьер Федорович», сказавший Булгарину, что, «если революция совершится, мы тебе на твоей «Северной пчеле» голову отрубим», страшнее. Царь же, несомненно, сумеет «различить между человеком зрелым, отцом семейства… и… головорезами». В связи с этим Николай Иванович бежит к фон Фоку засвидетельствовать свою благонамеренность и становится «специалистом по Кюхельбекеру», которого разыскивает полиция, а Фаддей Венедиктович с готовностью сообщает приметы и даже в порыве усердия что-то такое, что «до примет не относится». Вон они! Вон они! Королевские стукачи, тамбурмажоры, барабанщики империи! Вон они, не сгибаясь, идут по дорогам истории.
Булгарин и Греч в романе написаны не как традиционные и широко известные мерзавцы, приспособленные специально для предательства и эпиграмм, а как мерзавцы с развитием характеров, становящиеся таковыми не только по врожденной склонности или по случайному расположению духа, но под влиянием времени, когда «Россией правили безграмотные монахи, которые грызлись друг с другом, цензура не пропускала стихов к женщинам, если улыбки их в стихах называли небесными», когда «правительство отличалось непостоянством, и в управлении Государственном не было никакого положительного, твердого плана»[67] когда «у нас указ на указ: одно разрушает, другое возобновляет и на каждый случай найдутся многие узаконения, один с другими несогласные»[68], когда «был введен идеальный порядок наказаний». У мерзавцев были газета, литературная теория, многочисленные читатели и общественный резонанс. Они были классиками хороших взаимоотношений с самодержавием и создали длинную, успешно развивавшуюся, набиравшую силы и опыт традицию. Это не значит, разумеется, что время может сделать мерзавцем каждого. Несомненно, нужна и субъективная предрасположенность к тому, чтобы стать таковым. Но социальный смысл явления не в субъективной предрасположенности, а в исторических обстоятельствах, создающих лучшие или худшие условия существования и развития.
С мерзавцев Тынянов начинает новую главу «Кюхли», новую главу русской истории. И первое имя, которое стоит в первой главе «Смерти Вазир-Мухтара», — имя Булгарина. Булгарин стоит у входа в новый роман, в новую эпоху русской истории. В романе, первую главу которого предваряет имя Булгарина, темы измены, бесплодия и «уксусного брожения в крови» играют важнейшую роль.
