Юрий Тынянов - страница 154

Шрифт
Интервал

стр.

Но истоки биографизма Тынянова были в одном пункте теми же, что и у Вересаева: оба писателя понимали, куда могут завести науку о Пушкине, или науку о Гоголе, или науку о Льве Толстом, или все другие области литературоведческой науки, или других наук труды, главным качеством которых были только преданность и благодарность.

Все недостатки Вересаева, даже его пушкиноведческий дилетантизм, теряют значение в сравнении с недостатками других писателей, обнаруживших в сложной и богатой натуре Пушкина неукротимое стремление к блестящей карьере[181] или настойчивые попытки без соответствующей подготовки расшатать устои Российской империи[182].

Раньше Вересаева и Тынянова заговорил об этом Маяковский. Композиционный контраст, теза и антитеза его стихотворения «Юбилейное» (1924) построены на «живом» и «мумии», Пушкине историческом и «памятнике», «всяческой мертвечине». Формула «хрестоматийный глянец» была создана именно в этом стихотворении[183] и именно в связи с попытками подменить научное изучение Пушкина преданностью, благодарностью и юбилейным елеем.

Вересаев глубоко ошибается, видя свою задачу только в том, чтобы показать читателю «живого человека, а не иконописный лик поэта», и ошибается он дважды: потому что так называемый «живой человек» в его книге — Это собутыльник Каверина, партнер по картам Великопольского, любовник la Princesse Nocturne, двоечник, ветреник, честолюбец и потому что он сам создал несуществующую альтернативу — или «живой человек», или «иконописный лик». Слово «живой» — подлежащее всей вересаевской концепции: «Меня особенно интересовал он, как живой человек…», «Пушкин встает совершенно как живой. Поистине живой Пушкин…», «В этой книге перед нами живой Пушкин…»

В полемике с Вересаевым самым неправильным было то, что задача составителя сборника избранных документов о жизни Пушкина оказалась понятой с совершенно неуместной широтой. От свода документов, не претендующего на исчерпывающий ответ, стали требовать по меньшей мере наискорейшего способа решения всех вопросов пушкиноведения. Вересаев был серьезным человеком и не ставил себе смехотворных задач. Что же касается полемики, то некоторые оппоненты Вересаева тоже лишь делали вид, будто они рассчитывают сразу получить все ответы. Уж они-то не были наивными людьми и желали иметь лишь один ответ: как лучше получить аккуратного писателя, чтобы по этому образцу получать и других.

Исторический герой мог быть понят только в его труде, и его достоинства и недостатки измерялись ценностью сделанного им. В историческом романе главным стало дело исторического героя, и поэтому в романе о государственном деятеле решающим оказались не остроумные ответы послам, а его государственное дело и в романе о писателе — не его любовные истории, а книги, которые он написал. Исторический роман становится повествованием о деле жизни человека.

Но все это было не всегда так. Бывали годы, когда все это представлялось сомнительным, и в такие годы литература уходила от реального исторического героя и вместо реальных людей наспех писала жития святых, которые не делали ничего такого, что поставило бы потомков в неловкое положение. В связи с этим возникло несколько недоумений и даже загадок. Особенно трудной загадкой оказалась следующая: как эти недалекие люди могли написать такие замечательные книги, выигрывать войны, открывать материки и обыгрывать в шахматы?

Тынянов понимал, что все написанное об историческом герое имеет значение только в том случае, если объясняет его дело. Любовное увлечение полководца представляет интерес лишь в связи с выигранным или проигранным им сражением. Все поступки человека находятся в определенных зависимостях между собой. Они могут или помогать, или мешать главному делу, но не иметь отношения к нему они не могут. В задачу исторического романиста, как ее понимал Тынянов, входит установление связи между главным делом и остальными делами человека, между ним и современниками, эпохой, историей. Отдельно «человека» и отдельно «исторического деятеля» не существует. «Дитя ничтожное мира» и человек, который «памятник себе воздвиг нерукотворный», неминуемо связаны между собой. Жизнь поэта не делится на «поэзию» и «правду», а если и делится, то всегда его «поэзия» производное его же «правды» — жизни.


стр.

Похожие книги