), на «нового русского» человека. И здесь звучит уже голос самого Сорокина, который, как бы вторя героине Полякова, говорит: «Я его обязательно вылечу…»
Если уж продолжать поиски парадоксальных контекстов творчества Ю. Полякова, то одним из них окажется традиция абсурда, богато явленная на русской литературной почве в 20-30-х годах прошлого века, в первую очередь, в творческой практике ОБЭРИУ – в драматургии Д. Хармса, А. Введенского, в прозе К. Вагинова, в поэзии молодого Н. Заболоцкого. Поэтика абсурда проявлялась и в драме Н. Эрдмана («Мандат», «Самоубийца). Разгром ОБЭРИУ и всего этого направления привел к тому, что эти имена у нас оказались на десятилетия забыты, а создателем драмы абсурда считается румынский драматург Э. Ионеско, пошедший по этому пути почти на три десятилетия позже. Манифестом этого течения стала его пьеса «Лысая певица» (1951), изображающая «трагедию языка», крах реальности и все то, что дал литературе абсурдизм.
Теперь, когда понятие абсурда в литературе и искусстве не является ругательным и оскорбительным, можно увидеть, что Ю Поляков, нарушая в своей драматургии пропорции реального (пусть это бывает и не всегда заметно) следует путем своих далеких предшественников из 1920-х годов. Разрешить эту проблему непросто – давайте попробуем пока ее поставить.
Фарс и абсурд в драме 1920-1930-х годов и современной драматургии: «Самоубийца» Н. Эрдмана, «Золото партии» и «Хомо эректус» Ю. Полякова (к постановке проблемы)
Шишова Александра, студентка филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова
И Юрий Поляков, и Николай Эрдман, в своих пьесах наследуют традиции средневекового фарса. Сюжеты намеренно снижены до исключительно бытового уровня. В пьесе Эрдмана пафосные рассуждения о судьбах русской интеллигенции переплетаются с поеданием ливерной колбасы, перед смертью герой думает о своей власти над миром и немного о гоголь-моголе, а герой Полякова, собираясь провернуть масштабную схему финансовой аферы, не может справиться с засором в уборной из-за нехватки средств на услуги сантехника.
Ну, здесь Эрдман почти цитирует Салтыкова-Щедрина. Он говорил, что русская интеллигенция сама не может понять, чего хочет: не то конституции, не то севрюжины с хреном…
Ну да! И еще усиливает комический эффект: судьбы русской интеллигенции волнуют героя Эрдмана не меньше, чем вялотекущий конфликт с женой и тещей из-за ливерной колбасы, озабоченность судьбами мира сочетается с мечтами о гоголь-моголе. Да и герой Полякова оказывается в том же положении: масштаб его аферы входит в комическое противоречие с неразрешимыми проблемами домашней канализации.
Но мне кажется, что здесь есть еще один уровень противоречий, даже более масштабный чем тот, что характеризует характеры героев. Это переплетение трагического (самоубийство, неуважение к старшему поколению, измена) и комического (имитация собственной смерти, как бы смерть понарошку, фиктивный брак со стариком). Оно обнаруживает ироничное отношение авторов к порокам затрагиваемой ими эпохи.
Главным приемом достижения комического эффекта является сильнейшая гиперболизация, намеренная гротескность образов, сближающая сюжетную канву с театром абсурда. Иными словами, гротеск нарушает границы реального, доводит явление до абсурда. Например, Гранд-Скубик настолько одержим проблемами русской интеллигенции, что ни одна его фраза не обходится без упоминания этой темы. В принципе мотивация героев «Самоубийцы» противоречива до абсурда: у каждого, из тех, кто приходит к Подсекальникову предложить умереть не просто так, а за идею, она есть: мяснику нужно поднимать торговлю, девицам нужно добиться любви мужчины, священнику необходимо, чтобы Подсекальников умер во имя религии, причем самоубийцу хоронят в лучших христианских традициях, что в нормальной жизни недопустимо, но в мире пьесы – вполне объяснимо, смерть ведь его оправдана, за благое дело человек собой жертвует!
Я бы добавил только, что сама завязка пьесы построена на абсурдной ситуации. Невротик, пойманный ночью женой и тещей за поеданием ливерной колбасы (ладно бы уличенный в супружеской неверности ☺), готов в знак протеста против домашнего притеснения покончить жизнь самоубийством. Иными словами, сама по себе ситуация абсурда сформирована противоречием между ничтожностью события (ночное воровство голодным мужем ливерной колбасы) и его следствием: предполагаемым самоубийством. Это абсурдное противоречие и является двигателем сюжета пьесы: каждый герой, приходящий к Подсекальникову, предлагает ему свой мотив самоубийства!
