- Не надо, матушка, не печалься! - ласкаясь, в слезах, просила мачеху Пересвета.
- Придёт весна, возьму я и кинусь в омут…
- Ой, что ты, моя былинка!
- Иль зелье приму… Пересвета сердито хмурила брови:
- Твой муж, он отец мне, а тоже его виню: зачем тебя взамуж младую взял? Он-то, батюшка мой, уже стар, а ты, моя матушка, мне ровесница…
- Мне он чужой, постылый! - с тоской признавалась Анастасия.
- Зачем же шла за него? Чай, ведали все, что люб тебе юный княжич…
- Княжич Андрей был люб, да я ему не люба…
- Ну, полно… тому не верю!
- Зачем же он сватов с посольством услал к заморской царевне? Не кто иной, как Данила твой, сватом его поехал в Царьград! Ох, княжич, - молила она в слезах, - за что меня так казнишь?
С чисто девичьей непоследовательностью Пересвета лукаво взглядывала на мачеху и не то о Даниле, не то о княжиче говорила:
- А я его помню: статный… ланиты розовы… очи влекущи, - забыть нельзя!
- Не растравляй! - просила Анастасия. - Ведь ныне я мужня жена, а княжич - сон тайный!..
И вот этот сон опять из мрака вернулся: стоит он, напротив, в обличье Данилы, «свата»…
Не в силах справиться с горем, боярыня вдруг спросила:
- Ну как, привёз ли невесту? Книжник не понял и промолчал. Она, задохнувшись, переспросила:
- Ответь: привёз ли ему невесту? Молчишь? Аль стыд разъедает очи?
- Кому я привёз? И чего мне надо стыдиться? - опять не понял Данила.
- Сосватал ли в греках невесту для княжича? Отвечай!
Она опять задохнулась, не зная, что делать дальше, и досказала:
- Вон из-за этого вышла я ныне за старого воеводу… Данила Никитич с недоумением произнёс:
- Нельзя уже было искать Константину невесту: хворь его поедала.
- Не Константину… Андрею! - не в силах сдержать обиду, вскричала Анастасия.
Данила Никитич понял.
- Таким я сватом не ездил. Меня ты коришь напрасно.
Анастасия в страхе закрыла глаза:
- Ты лжёшь…
- Душою клянусь, не лгу! Князь посылал меня с княжичем Константином в Царьград за зодчим и с письменами к царю о дружбе… о Киеве также, о многом ином. Но ради Андрея князь Юрий туда никого не слал. Княжич вдов, однако, невест не ищет…
Анастасия вдруг поняла, что Данила не лжёт. Она откачнулась от печи, беспомощно огляделась: хотела сказать: «Постой!» - но голоса не было, и боярыня только глотнула воздух да горестно поглядела туда, где за дверью стояла мамка.
- Ты честно сказал, что не ездил сватом для Юрьева сына Андрея? - с трудом ещё раз спросила она Данилу.
- Душой бессмертной клянусь! Да и не хочет теперь князь Юрий, чтобы вдовый Андрей взял иную жену, кроме как от своих же бояр. Он сам при мне Андрею про то сказал…
Боярыня медленно опустилась на пол. Закрыв ладонями рот, боясь закричать от горя, она глядела на книжника молча, радуясь и пугаясь.
- Так, значит, меня обманули, сказав: «Он сватов послал к царьградской невесте…»
- Кто так говорил, скажи? - рассердился Данила.
- Боярин мне говорил… ныне - муж мой.
- Змеиная ложь устами его водила!
- Ох, тяжко! - тихонько сказала Анастасия. - Как тяжко: ведь то боярин…
Не поднимаясь с колен, как будто кланяясь, она досказала:
- То он! И батюшка мой, когда не хотела идти я за старого воеводу. Оба мне говорили. А я лютой лжи их поверила…
Она заплакала, и только тогда Данила вдруг спохватился, что мчался сюда не ради боярского горя, а ради встречи со счастьем своим - Пересветой. Он, улыбаясь, взглянул на неё и, совсем осмелев, взял тонкую руку:
- Так здравствуй… Дозволь сказать тебе, что хочу! Со двора вдруг послышался быстро растущий шум.
Потом рванулась наружная дверь, ведущая в сени, и в светлом её проёме встала фигура огромного бородатого мужика. В одной руке мужик держал наготове большую дубину с шипами на толстом комле, в другой руке - нож. А сзади него, на крыльце и ниже, стояли ещё мужики - бородатые, злые, готовые к драке.
- Кто ты такой? - свирепо спросил мужик широким и сильным басом. - Почто ввалился в боярский дом?
- А ты чего влез, холоп? - вдруг вспыхнул горячий книжник и резко шагнул к дверям.
Но бородатый не отшатнулся, не оробел. Напротив того: он тяжко шагнул навстречу и, обернувшись, сказал:
- Вяжи-тка его, робяты-ы! Давай, Таракан, сюды… Крыльцо заскрипело от сильных мужицких ног. Тогда вдруг вскрикнула Пересвета:
