- Коли хотим богатеть, надо Москве ворота открыть. А где ворота? Те ворота недалече от нас стоят, в Коломне-городе. Иная река там течёт - Ока. Глядишь, с той Оки по Москве-реке к нам гости-то и потянутся. Не устерегут их рязанцы. Хочу, чтоб Коломна та не рязанским дальним пригородом была, но московским оплотом.
В горнице стало как-то по-особенному, торжественно тихо.
Такая тишина воцаряется ежели не в миг осознания величия замысла, то уж, во всяком случае, в миг прозрения близкой и неимоверной выгоды.
- Не Рязань воевать иду, - закончил Даниил Александрович, - а Коломна мне надобна!
- Так, княже, так!
- Вон что!..
- Ить и я так мыслил-то!..
Один лишь голос прозвучал в несуразицу, опять возразил, е удержался Редегин:
- А как коломенцы-то не схотят того?
- Дак, что ли, их уговаривать? - прокричал лужёной глоткой Акинф Ботря. - Вона великий князь Андрей Александрович слов-то не тратил попусту…
Упоминать Андрея, тем более в подобном сравнении, при Данииле Александровиче не стоило. Князь сузил глаза и так осмотрел на Ботрю, что тот осёкся и задышал тяжело, точно уз на плечи взвалил.
- Брат Андрей злобу тешил, - как отчеканил, сказал Данила, - а я землю свою возвысить желаю. - Он помолчал и добавил: - А коли кровь придётся пролить, так я грех на себя беру. Как говаривается: не передавивши пчёл, мёда не есть! Так ли?
- Так! Так! - теперь уж в полном восторге единодушия закричали москвичи.
Искоса князь глянул на сыновей, стоявших от него по левую руку. Младшие - Бориска и Афанасий - на такое собрание, разумеется, допущены не были. Иван сиял румянцем, как медная бляха. И этот румянец верней всего выдавал, как он был счастлив решением отца.
«Ишь, ты! - неожиданно подумал Даниил. - Так сияет, словно сам ту войну и выдумал!»
Как это ни покажется странным, но шестнадцатилетний Иван с совершеннейшей точностью, причём много заранее предугадал действия отца. Он был ещё одним из тех, кто знал в Москве о предстоящей войне. Правда, сам Данила, тысяцкий Протасий и даже Фёдор Бяконт, кому и положено было об этом догадываться, про помыслы Ивана не ведали.
Сашка - третий Данилов сын - стоял насупленный: все не по нему, все не так! Странен и непонятен был Даниилу Александр - по деду имя, по деду и лик, но для великого слишком сердцем открыт…
Справа от князя место пустовало - не ко времени со своими молодцами запропастился куда-то Юрий, будто черти его унесли! Да вот незадача-то: исчез как раз тогда, когда более всех и надобен!
- В три дня должны выступить!
- Да разве в три дня управимся? - отнекнулся было осторожный Протасий.
- В день надо бы, - отрезал князь. - Да так надо сделать, чтобы из Москвы до Рязани не только конный не успел доскакать - птица долететь не успела. Все пути перекрыть!
- Эх, на растопырку-то не бьют, - покачал головой тысяцкий.
- На то тебе и три дня, чтобы пальцы в кулак собрать! - жёстко, не терпя возражений, сказал Данила и поднялся с резного стольца.
Знаком Даниил задержал в горнице боярина Плещеева, считавшегося пестуном старшего княжича. Впрочем, какой уж пестун был из старика Плещеева - одно название, ему самому пестун был надобен. А уж перед Юрием-то он трепетал, как кура перед ястребом.
- Где Юрий? Нет почему?
Плещеев опустил глаза в пол: виноват, мол…
- Так ты ведь сам, батюшка, обругал его давеча, - сказал вдруг Иван. - Он, знать, и отчаялся.
- Что?
Иван улыбнулся:
- Да я говорю: чай, гдей-то пережидает, когда ты к нему переменишься.
Он поднял на отца бесцветные и безвинные глаза:
- Может, он в Поддубню подался?
- Ты почём знаешь?
- Так он мне, батюшка, сам сказывал…
- Что?
- Что, мол, поддубенцы на него напраслину возвели, а ты на него за то и прогневался.
Данила махнул рукой:
- Найти Юрия… Горница опустела.
Даниил Александрович вновь опустился на точёный из цельного дерева удобный столец с высокой спинкой, с ласковыми, за многие годы княжения до блеска протёртыми подлокотниками, уставился невидящим взглядом в дубовые плашки пола. Век бы сидеть на этом стольце да править любезной ему Москвой. Да ведь время неверное, коли так на Москве засидишься, решат, что ты слаб. Не ты, так к тебе придут!
