Тогда в Бортенево думать-то о жене было некогда. О себе-то не помнил, спасаясь, потому как спастись не надеялся. Право слово, сам бежал без надежды, потому, знать, и про Кончаку забыл. И хорошо-то, как вышло, что не вспомнил о ней. Потому как, если бы вспомнил, во-первых, наверняка достал бы его копьём Михаил, а во-вторых, даже если бы Михаил его не убил, так ещё неизвестно, как бы дальше все обернулось! А теперь вона удачно-то как обставляется, хотя, конечно же, не само по себе.
Собственно, Юрий не мог понять, как его осенило тогда бежать, даже до того ещё, как татары кинули стяги. Ан вот осенило и всё! В самом деле, будто ни об чём не знал, ни об чём не помнил, одно лишь стучало в мозгах:
«Жить! Жить! Уйти! Спастись! Убежать! Унестись!..»
Ну и унёсся!
Только в Торжке, до которого неведомо как и добрался с малой горсткой дружины, в себя пришёл. Куда идти? В Москву, к Ивану? Да знал: Ванька-то ласков брат, покуда Юрий сам при коне, ан как пеший-то в ворота его постучишь, так не ведомо, откроет ли, даст ли кусок хлеба или так, из-за городьбы словами утешит? Сильно изменился за эти годы Иван. Не до конца ещё, ан уж обнажил свою подлую суть. Хотя Юрию-то та суть всегда была явственна. Покуда Юрий в Сарае да Новгороде общее дело ладил, Иван-то наособняк усиливался. До того усилился, что Юрий в своих плачевных обстоятельствах не рискнул к нему сунуться. Пошёл в Новгород.
В Новгороде-то тоже Юрия не по чести приняли. И не пересказать, как там было, чего ему стоило наново на свою сторону склонять плотников.
Упёрлись как никогда!
- Клялись, мол, мы, Михаилу, боле в прю твою с ним не вступаться! - говорят. - Худа тебе не хотим, ан и добра не жди!
Ах, людишки неверные, али ему, Юрию-то, мало клялись, что до конца будут с ним стоять?..
Опять пошёл торг! Каких свобод им не сулил, какого серебра-золота, каких земель не пообещал пораздать нужным людям! А те, чуя слабину, алчны стали выше меры, да ведь и скупиться нельзя. Ну, кое-как по их жадности да по Юрьевой щедрости в счёт будущих прибытков всё-таки сторговались.
А здесь ещё, кстати, прибыл в Великий Новгород новый архиепископ Моисей, поставленный митрополитом Петром взамен почившего владыки Давида. Так вот, Моисей проникся большим сочувствием к Юрию. Надо полагать, и владыке посулил Юрий обильно жертвовать на монастырские нужды, коли удастся ему удержаться у власти. Хотя, разумеется, поддержка нового архиепископа прежде всего определялась отношением самого митрополита Петра к Москве. Души не чаял митрополит Пётр в сём городе и в его мирском владыке княжиче Иване Даниловиче, а, следовательно, не мог он и Юрию в делах его не поспешествовать.
Так или иначе, но владычье мнение всегда много стоило и много значило в Великом Новгороде.
Словом, всего через два месяца повёл Юрий новгородцев на Тверь. Однако Михаил опять упредил его, теперь уж встретил на Волге, на пределе тверских и новгородских земель у сельца Синеевского. Но биться не стали. Тверской выдал Юрию брата Бориску, князей, бояр, то бишь всех заложников, взятых им у Бортенево. С честью также отпустил ордынских послов с их татарами. Да всех отпустил. Ан вон только царёву сестру и любезную Юрьеву сердцу супружницу Агафью-Кончаку не отпустил. Померла княгиня в тверском плену!
Вот уж Юрию была радость нежданная!
Одно дело, ни за что не простила б ему Кончака того предательства и с головой и со всем его хером уж выдала бы брату на растерзание! Да, в самом деле, что ж это за муж такой? Мало того что семя, как зерно мышью траченное, сколь его не лови, в царском лоне ростков не даёт, так он ещё и изменщик, притом самого гнусного свойства! Нет, не простила бы ему того бегства Кончака. Да и хан не простил!
А иное дело после уж Юрию ханский посол Кавгадый подсказал.
Ему, кстати, как главному татарскому воеводе тоже не больно светило предстать пред Узбековы очи. То есть совсем не светило! Уж одного того для суда было достаточно, что он с двумя туманами войска перед какой-то Тверью унизился, да ещё до той крайней степени, что царские стяги поверг, запросив пощады! Ан не та ли вина, что спокойно смотрел, как царёву сестру в плен берут? То уж даже не поражение в бою, а чистая трусость. А не та ли вина, что в плену-то пред Тверским пресмыкался? Это татарин-то перед русским! Да по-хорошему-то его уж за то можно было казнить, что живым воротился! И он это, разумеется, понимал.
