- Оля, Оленька, - почти беззвучно шепчу я.
Оля, оказывается, слышит и, не отрывая взгляда от руки, задумчиво спрашивает:
- Что, Сережа?
- Любимая моя!
Ресницы у нее взлетают, глаза становятся еще больше.
В это мгновение я вижу в них и розовеющее закатное небо, и облака, и бегущую весеннюю Жалейку. А потом все это пропадает: Олины глаза - у моих глаз, огромные, блестящие, счастливые...
Машина останавливается.
Автобусы тоже стоят, и видно, как Пресс, невысокий майор Кудрин и девушки медленно идут по полю. Все такая же бескрайняя равнина обрезана слева полосой синеющего вдали леса. Хотя нет, равнина необычная - снег кругом взрыхлен, валяются какие-то обломки, чернеют подозрительные бугорки.
- Бой был, - почему-то шепотом говорит Гуарий.
Мы спрыгиваем с машины. Вот на истоптанном снегу тяжелая немецкая каска. Вот кожаный, с вывороченной наружу шерстью заплечный ранец.
Останавливаемся, молча глядим на мертвого. Убитый уже не молодой, лет под сорок. Пуля угодила ему, видно, под сердце: на лице никаких следов ранения, только на груди голубовато-серая шинель прорвана, замазана бурыми пятнами засохшей крови.
Мне становится жалко этого человека: в первый раз в жизни вижу убитого. Но уже в следующую секунду от жалости не остается и следа. Да, черт возьми, - его сюда никто не звал!
Широко раскинув руки, лежит молоденький лейтенант. Он без шинели и фуражки. Очевидно, бежал впереди роты, навстречу врагам и, разгорячившись, сбросил шинель, фуражку, потом расстегнул воротник гимнастерки. На петлицах краснеют эмалевые кубики... Лицо у лейтенанта молоденькое, симпатичное, и если б не синие губы и не крохотная, с копеечную монету, ранка на лбу, могло бы показаться, что лейтенант уснул.
- Бить надо гадов! Бить, бить, бить! - взволнованно твердит Гранович.
Город Б. открывается перед нами неожиданно, весь сразу. Он лежит в низине и, когда машина с маху врывается на бугор, возникает, как видение.
Над равниной крыш, освещенных лучами, - ни одного дымка. У окраинного домика чернеет вытянутым на восток хоботом тяжелое орудие, вокруг разбросаны металлические стаканы отстрелянных снарядов. А дальше - пустая улица: домов почти нет, груды красного закопченного кирпича, мелкие брызги битого стекла, скрюченное на огне кровельное железо, порванные телефонные провода, похожие на длинных, причудливо изогнувшихся червей. Здесь были враги.
В центре, за деревянным мостиком, уцелевших строений больше. Связисты, разматывая катушки, тянут провода, бегут тяжелые грузовики, снуют камуфлированные штабные легковушки. А вот и первые горожане - старик и женщины, горячо жестикулируя, что-то рассказывают обступившим их солдатам.
Мы спрыгиваем с машины, подходим.
- Он, гад, как даст - так и побило их, - трясет жидкой бородкой старик. - Пятерых положил.
- Кто положил? Кого? - с ходу вмешиваемся мы.
Солдаты расступаются, старик показывает на чернеющий вблизи остов русской печки.
- Известно кто - фриц. Один оставался. Пулеметом вон из печки... Как наши входили, так он и вдарил.
Вишь - лежат...
Старик тычет варежкой куда-то в сторону. У забора что-то покрыто зеленым брезентом. Приглядываюсь и с ужасом вижу: из-под задубевшего на морозе брезента торчат валенки.
- Молоденькие все, страсть-то какая, - жалостливо говорит женщина и концом платка вытирает заблестевшую слезу.
- Поймали?
- Куда денется! - вздергивает бородку старик и удовлетворенно заключает: - В клочья!..
Узнаем, что помещение редакции районной газеты уцелело, - немцы выпускали в городе свою газету. Редакция недалеко отсюда.
Пока начальник издательства Гулевой разыскивает квартиры, осматриваем редакцию. Выдернутые из письменных столов ящики валяются на полу, на этажерке - куча немецких газет. Гранович разворачивает одну из них - с жирной страницы, отсеченной внизу черной зигзагообразной чертой, смотрит серое лицо с жидким, словно прилипшим ко лбу клином волос. Гитлер.
- Посмотрите, что тут творится! - кричит из-за стены Гуарий.
В типографии, отделенной от редакции дощатой переборкой, - опрокинутые наборные кассы, на полу - кучи смешанного шрифта. Сколько времени его теперь нужно разбирать - букву по буковке, чтобы эта груда тускло поблескивающего свинцового лома снова легла в строгом, раз навсегда заведенном порядке, снова служила человеку, культуре! И это сделали люди, на земле которых жил Иоганн Гутенберг! [Иоганн Гутенберг - выдающийся немецкий изобретатель, создатель европейского способа книгопечатания подвижными литерами (жил в 1400 - 1468 гг.)]
