- Нагнала я на вас скуку? - в глазах снова вспыхивают и лукаво светятся крохотные звездочки. - Вижу, вижу! А вон и наши пришли.
Из коридора доносятся громкие голоса Пресса, Метникова, Грановича.
Поздней ночью с машины приносят первый экземпляр газеты. Редактор стоя просматривает остро пахнущие краской страницы, а мы, вытянув шеи, грудимся вокруг него, любуемся первенцем. Газета печатается вручную, шрифт старый, избитый, но для нас в эти минуты наша маленькая газета - самая лучшая на свете! Броско и внушительно выглядит заголовок: "Бей врага!" Над ним суровый, как приказ, гриф: "Смерть немецким оккупантам!" Стихи Грановича, сводка Информбюро, большая подборка "За нашу Родину" - письма солдат и офицеров.
- Давайте печатать! - говорит наконец Пресс.
Тяжелое колесо печатной машины крутим по очереди:
я, Метников, новый метранпаж Абрамов, Гранович и даже Пресс. Правда, редактор скоро выбывает из строя. Стараясь скрыть одышку, он шутливо ворчит:
- В конце концов я лицо начальствующее. Извольте крутить сами!
Ночью заметно потеплело, небо туманное, низкое.
Сугробы, вчера еще тугие, играющие нестерпимым для глаз блеском, сегодня серые, рыхлые. Наверное, будет снег. Погода изменила и облик городка. Под низким хмурым небом он кажется еще меньше, домики с палисадниками жмутся друг к другу, как нахохлившиеся воробушки. Я спешу в редакцию.
Нынче мы должны выпустить второй номер газеты.
Мне очень хочется написать что-нибудь, но не знаю о чем. Неужели так и буду сидеть на месте, править материалы и спокойно сдавать их в набор?
Где-то над головой плывет тяжелый прерывистый рокот. Я представляю, как молодой летчик летит сейчас громить фашистов, мельком смотрит на маленький городок и не знает, что человек в черном полушубке и роговых очках горячо желает ему в эту минуту ратных удач!..
А рокот все ближе. Откуда-то из серых белесых облаков, кажется, прямо на крыши, вываливается большой черный самолет. Странно, я не видел еще такой конструкции.
И вдруг отчетливо вижу на крыльях черные кресты, обведенные желтыми каемками. Фашист!
Самолет неторопливо, словно ястреб-стервятник, плывет над маленьким городом... Вот из-под его брюха одна за другой отрываются черные капли. Не успеваю понять, что это, как землю сотрясают тяжелые взрывы. Я стою в каком-то минутном оцепенении, чего-то жду. Самолет спокойно уходит. Только теперь, опомнившись, на окраине негромко хлопают зенитки.
Поспешно заворачиваю за угол и, потрясенный, останавливаюсь.
Вывороченный вместе с опорой телеграфный столб пригнул к земле тонкие провода. Рухнула и повисла на оголенных стропилах крыша большого деревянного дома.
В зияющем проломе стены, подпрыгивая и гудя, ревет красное, со смоляным смрадным дымом пламя. Забор смят и раздавлен. Люди в белых халатах выносят прямо из огня носилки с ранеными.
Так вот какая она, - война!
Бросаюсь к дому, но рослый плечистый старшина с подпаленными бровями строго останавливает.
- Подходить воспрещается, товарищ военный. Справятся без нас.
Одна за другой подъезжают санитарные машины.
Старшина трогает обгорелые брови, зло ругается:
- Вояки, в господа их!.. Госпиталь бомбят!
Фашистский летчик, оказывается, знал, куда бросал бомбы. Над деревянным зданием развевался большой, отлично видимый сверху белый флаг с красным крестом.
Сорванный воздушной волной, флаг этот, втоптанный в черный размятый снег, лежит невдалеке от нас.
Почему-то сильно болят руки. Подношу их к глазам и тут только замечаю, что кулаки сжаты. Затекшие побелевшие пальцы разгибаются с трудом, видно, как отхлынувшая кровь снова наполняет их. Ах, сволочи!..
Стиснув зубы, бегу в редакцию, торопливо и бессвязно рассказываю о том, что видел сейчас.
Пресс внимательно слушает, часто покачивает головой.
- Напишите об этом.
Не снимая полушубка, сажусь за стол, придвигаю стопку бумаги. Закрываю глаза, кусаю кончик ручки.
Хочется ругаться, кричать! Пишу одно предложение, другое и тут же зачеркиваю написанное. Не то, не то!..
Поздно вечером, когда газета почти готова, Пресса срочно вызывают в политотдел армии. Возвращается он через полчаса, прямо с порога кричит:
