Войдя в проходную, Маша показала свой новенький паспорт, с необмятым переплетом и жесткими, хрустящими листочками.
«Имя, отчество, фамилия: Строгова Мария Кирилловна.
Время и место рождения: Москва, 1923 год».
— Вам куда?
— В отдел кадров.
В коридоре заводоуправления Маша невольно остановилась возле раскрытой двери завкома. Человек гигантского роста, с густой шапкой седеющих волос стоял спиной к двери. Еще при входе в заводоуправление Маша услышала раскаты его голоса.
— Сто процентов — довоенная норма. Двести — норма на сегодняшний день. Триста — на завтра. Бойцы тыла, на штурм!
«Бойцы тыла»?! Как хорошо, что Маша сюда пришла! Решено: остается работать на заводе.
Летучка кончилась. Гигант с седой головой обернулся; черные брови, как два косматых хребта, лежали над его колючими глазами.
— Откуда? Студентка? Эвакуированная? Куда вы хотите? На канцелярскую работу?
— В цех, — краснея, ответила Маша.
— Что вы умеете?
— Научусь. Вам нужны рабочие?
— Нет смысла. Не-ра-ци-о-наль-но. (Это слово директор завода выговорил по слогам.) А знаете, похоже на панику. Студентка третьего курса, не закончив, бросает учебу. Небось стипендию получали?
— Да. Но сейчас… я должна быть там, где нужнее.
— А разве мы не должны думать о завтрашнем дне? Нет, заканчивайте курс!
В сущности, он повторил то, что Маша услышала еще в Москве от Володьки Петровых.
Через несколько дней она пошла в институт. Там ее ждали неприятности, которые трудно было предвидеть заранее.
Когда она явилась в канцелярию местного института и сказала, что намерена продолжать образование на русской секции литературного отделения, ей резонно ответили:
— Подайте заявление и приложите документы.
Маша смутилась: ей нечего было приложить к заявлению. Она показала свой студенческий билет.
Заведующая канцелярией долго рассматривала Машин билет, поднеся к близоруким глазам, и вернула:
— Билет недействителен: фотография сорвана.
Маша растерялась. Этого еще не хватало! Она выждала длинную очередь в деканат: в институт поступали многие эвакуированные, то у того, то у другого что-нибудь не ладилось.
У декана было усталое, раздраженное лицо. Он торопил Машу, едва на нее взглянув: ближе к делу!
Маша не особенно связно рассказала, что институт выехал, все документы там… Она не решилась упомянуть о студенческом билете с оторванной фотографией.
— Чего же вы хотите? — спросил декан.
— Хочу, чтобы меня зачислили на третий курс.
Декан пожал плечами:
— Это невозможно. Вас на третий, кто-нибудь захочет на четвертый. Достаньте документы. Следующий! — крикнул он в дверь.
И вдруг, когда институт с его лекциями, семинарами, экзаменационными сессиями, с его читальными залами и диспутами оказался утраченным, Маша почувствовала упрямое желание учиться.
Она решила еще раз зайти в комсомольский комитет факультета. Там было людно, Маша села на краешек стула, рассматривая секретаря комитета Дильду Тажибаеву — ее блестящие черные косы и желтовато-смуглое лицо с продолговатыми глазами и широкими скулами.
«Красива или некрасива?»
Дильда о чем-то нетерпеливо рассуждала, в запальчивости стуча по столу крепким небольшим кулаком.
«Некрасива, — решила Маша. — И злая».
Дильда увидела ее и, узнав, приветливо махнула рукой.
«Нет, кажется, милая!» — обрадовалась Маша.
— Ну, как у тебя? — спросила Дильда.
— Все так же. Возьмите меня пока хоть на учет в факультетской организации…
— Сказано — нельзя, — возразила Дильда. — Пусть сначала зачислят. Идея! Приехал из Москвы ваш профессор. Сейчас на третьем русском будет читать. Поговори с ним.
Маша побежала разыскивать третий русский.
Студенты валом валили в аудиторию. Это была шумная девичья толпа. Никто не обратил на Машу внимания — должно быть, привыкли к новеньким.
Невысокая хорошенькая девушка с светлой челкой над крутым лбом суетливо хлопотала:
— Товарищи! Он известный в Москве профессор. Давайте устроим встречу.
Все захлопали: профессор вошел в аудиторию.
Это был Валентин Антонович. Он держал шляпу в руке, как тогда, в бомбоубежище. Редкие колечки волос стояли дыбом над лысеющим теменем, придавая профессору смущенно-взъерошенный вид, но, как всегда, он был тщательно выбрит, каждая складка костюма аккуратно разглажена, и в глазах Валентина Антоновича Маша не увидала смятения, испугавшего ее в бомбоубежище. Он кивнул в ответ на приветствия, поискал глазами, куда деть шляпу, и положил перед собой на столе.
