Махмуд застыл, не в силах оторвать взгляда от умирающего отца.
— Ты слышишь? Да помоги же мне, остолоп! — Хусейн сильно рванул брата за рукав, встряхнув все его тело. — Скорее!
Очнувшийся от оцепенения Махмуд кинулся за ним.
Над Бухарой плыла ночь. Полный белый месяц серебрил листья, лениво, редко перелаивались собаки.
Тускло, слабо светилось лишь оконце в доме Ибн-Сино.
Отец медленно открыл глаза, тихо улыбнулся.
Мерцала лампадка. Младший сын спал одетым, сидя на полу и уткнувшись головой в низкий столик, на котором валялись пучки сухих трав, мешочки с порошками, коренья, семена, стояли готовые настои. Старший что-то сосредоточенно толок в медной ступке, готовя очередной состав. Почувствовав взгляд, он поднял голову.
Отец и сын долго смотрели друг на друга.
— Ну что, господин ученый факих, — тихо проговорил отец, — вам опять удалось удержать меня на краю ямы?
— Это не я, отец, — ответил Хусейн.
— А кто же?
— На этот раз Гиппократ. Я разгадал его рецепт.
Отец медленно покачал головой.
— Нет. Ни Гиппократ, ни любой другой врач в мире не смог бы сделать того, что сегодня сделал ты… Я был там, понимаешь? Там. А ты протянул руку и — вернул меня.
Месяц уходил за городскую стену. Смутно белели плоские саманные крыши. Где-то далеко, за воротами Чильдухтарон запел первый петух.
Оконце в доме Сино все не гасло.
— Ну вот, — глотнув из пиалы, произнес отец. — Теперь мне совсем хорошо.
Он приподнялся на подушках, сел удобнее, пристально взглянул на Хусейна.
— Ну… так что ты хотел мне сказать?
В самой глубине его оживших, внимательных глаз блестела усмешка.
— Понимаете, отец, — неловко глядя вбок и запинаясь, проговорил Хусейн. — Дело в том, что есть одна девушка…
— Айана?
— Как? — вскинулся Хусейн. — Вызнаете о ней?
Старший Сино усмехнулся в усы.
— Какой бы я был отец, если бы совсем ничего не знал… Знаю и заранее люблю се, как дочь.
— Отец… — проговорил Хусейн и, склонившись, поцеловал его руку.
Отец тронул его лицо:
— Была бы жива мать, сосватала бы ее тебе по всем правилам. Не дожила, хлопотунья моя. — Он помолчал отрешенно, вздохнул. — Я попросил одного нашего родственника сходить к родителям Айаны. Конечно, я и сам пойду, как только поднимусь на ноги, но пора уже сейчас начинать разговор, я так думаю. — Он снова повеселел. — А то, не дай бог, еще упустим девушку. А, господин факих?
— Не дай бог, — всерьез затревожился Хусейн.
Два всадника в добротных, отороченных муаром халатах вынырнули из темноты и остановили коней.
— Кажется, здесь, — проговорил один из них.
— Смотри, вроде не спят, — отозвался другой.
Первый спешился и властно застучал в калитку. Залаяли окрестные собаки.
Во дворе послышались шаги, калитка распахнулась, выглянул Хусейн.
— Нам нужен Хусейн ибн-Сино, — сказал первый из всадников.
— Это я.
— Мы от повелителя, — сообщил второй. — Он просит вас прибыть во дворец.
— Меня? Во дворец? — удивился Хусейн. — А для чего?
— Он ждет, — сказал первый.
По длинным, устланным драгоценными коврами переходам его вел везир, сухой, быстрый старичок с вьющейся бородкой и острыми, пронзительными глазками.
— Совершенно доверительно должен вас предупредить: у повелителя помрачение…
— Что? — не понял Хусейн.
— Ну, некоторый упадок духа. Он третий день не ест, не выходит и никого не хочет видеть. Сегодня он почему-то вспомнил о вас. Но будьте осторожны, и такие дни он гневен, как лев! Поэтому никаких просьб, жалоб, вообще никаких дел! Постарайтесь его развеселить… — Везир втолкнул его и высокие резные двери и плотно прикрыл их.
— Кто там? — услышал Хусейн глухой раздраженный голос и в углу огромного зала, у окна увидел одинокую фигуру правителя. Эмир кормил голубей, слетевшихся на галерею.
— А, это ты….
Эмир неторопливо подошел к столику в углу, где стоял объемистый пузатый кувшин.
— Я потревожил тебя, разбудил?
— Нет, государь. Я не спал.
— Ну и прекрасно, я тоже. — Эмир наполнил прозрачные стеклянные кубки, один из них протянул Хусейну: — Пей.
Темно-красное, вишневого букета вино казалось в кубке густым, переливающимся.
— Ну, что же ты? — чуть усмехнулся эмир. — Повелитель Бухары подносит тебе вино своей рукой.
