А дядя брал лодку и уплывал на ней один далеко в море. Иногда он приглашал меня. Голый до пояса, смуглый до черноты, начавший уже сутулиться, он греб неторопливо, сильно посылая лодку вперед. В ней он чувствовал себя увереннее, чем за рулем машины. И я вспоминала, что он рос у моря. Временами он отдыхал, бросая весла. Лодка мерно покачивалась на легкой зыби.
Мы говорили о моем братце.
— Меня удивляет его отношение к деньгам, — говорил дядя, задумчиво разминая в руке папиросу. — Жадным я бы его не назвал. Но он придает им слишком большое значение. И не очень любит с ними расставаться. Со своими деньгами. Я даже пытался с ним как-то поговорить. Конечно, не в виде нравоучения. Я спросил: нравится ли ему самый вид неразменянных купюр или деньги представляют для него интерес как источник свободы, символ исполнения желаний, которые еще не возникли, но могут возникнуть? Понимаешь, меня это интересовало чисто в философском отношении.
Я знала, что братец скуповат и что дядю это огорчает. Сам он был человек широкий, щедрый. Легко одалживал людям деньги, любил делать подарки, принимать гостей. Ему было странно, что сын не догадывается сделать родителям подарок, пусть даже пустячок, по случаю какой-нибудь даты. Может быть, это и впрямь не приходило ему в голову?
Дядя умолкал, протирал очки, запотевшие от близкой воды, — без них его лицо становилось беспомощным, как у сына, — и энергично брался за весла. Он греб, сильно посылая лодку вперед, словно пытаясь уйти от своих мыслей.
А братец купался в море, сидел в шашлычной, бродил по горам в обществе новой подруги, таская ее сынишку на закорках. Мы его видели мало, но, судя по всему, он был вполне доволен жизнью. И его смех, похожий по звуку на плач, звучал на набережной, над темным морем, до позднего часа.
Ему было уже под тридцать. Его приятели давно женились, обзавелись детьми. Девушка, которую считали его невестой — она приезжала к нему из Москвы и подолгу гостила в доме, — вышла замуж. И другая, которая нравилась ему и чью фотокарточку он несколько лет носил в бумажнике, тоже наконец вышла за другого. Он о них не жалел.
— Редисочка, почему ты не женишься? — спросила я как-то.
— Видишь ли, сестрица, — сказал он, иронически улыбаясь. — Я бы женился. Но всякий раз, как подумаю: и с ней придется прожить всю жизнь?! — становится так скучно.
— Это кончится плохо! — говорил дядя, видя, как сын удаляется с пляжа со своей Цыганкой, провожаемый взглядами женщин. — Среди ночи я проснулся, в палатке его нет. Безобразие! Если это еще раз повторится!..
Я тоже смотрела им вслед. О чем они говорят? Возможно, он объясняет ей значение слов «электронный гаммакаротаж». Это тема его диссертации. По его словам, с помощью этого каротажа можно определять месторождения ископаемых, не прибегая к бурению.
А может быть, он рассуждает о мироздании или рассказывает новый анекдот — при желании он умеет быть занимательным собеседником.
Невысокие, поросшие колючками горы лежали вокруг. Днем рыжие от солнца, по вечерам на сердоликовом небе они выглядели черными, как терриконы. Богомолы затевали свой концерт, шуршали по гравию чьи-то осторожные шаги.
Я думала о брате. О маленьком кудрявом мальчике, похожем на ангела. О том, как в детстве его укусил заяц.
Когда-то мне очень хотелось увидеть девушку, которую считали его невестой. И все никак не получалось. Тогда я придумала: уезжая от нас, он купит ей в подарок духи, и я позвоню, чтобы она за ними зашла.
Он не возражал. Мы долго выбирали — то нам не нравился запах, то упаковка, то стоили слишком дорого. Братец придирчиво разглядывал каждый флакон, близоруко подносил его к глазам, тянул носом, значительно переглядываясь с молодой чернявой продавщицей — она была в его вкусе.
Помнится, за духи заплатила я. Братец пытался возражать, но быстро согласился:
— В конце концов ведь это ты хочешь на нее посмотреть! Плати!
Я позвонила ей. И она пришла — красивая девушка с чуть тяжеловатым взглядом больших темных глаз.
— Спасибо, — сказала она, взяв сверток и вспыхнув румянцем. — На него это так не похоже.
