С приездом Нинки на каникулы это все кончается. Лариса строгая мать, следит за дочерью в оба — боится увидеть в ней свою судьбу.
Вот и сейчас она зовет Нинку в дом, и та уходит первая, с сожалением бросив подругам:
— Пока, девчонки. До завтра!..
На улице, против наших ворот, горит фонарь. В его свете мне хорошо видна долговязая, похожая на журавля Нинка с пучком волос на затылке. Оля и Соня провожают ее взглядом. Некоторое время обе молчат.
— Ну, скажи, Сонь! Ну что в ней? — говорит Оля. — Что в ней, в Нинке? Почему в нее все влюбляются?..
— Наверно, что-то есть, — говорит Соня.
— А во мне ничего нет, — говорит Оля. — На внешность я, конечно, ничего. А ты даже, можно сказать, красивая. А что толку?
— Наверно, что-то есть, — говорит Соня. — Или просто везет человеку, вот и все…
Вокруг фонаря вьются ночные бабочки, [де-то на краю поселка лает собака. Протарахтел мотоцикл на дороге, и опять все стихло. Только слышится за моим окном: «Что в ней?», «Что в ней?» Я-то знаю, что Нинка врет. Фантазирует, как в детстве. Тот, кто наделен фантазией, никогда не будет вполне несчастлив.
«Что в ней?» — думаю я.
Лавочка давно опустела. Погас свет у соседей. А я все думаю о Нинке — что в ней?
Еще немного — и я поверю в ее фантазии. И потом — кто может поручиться, что всего этого не было на самом деле?!
1968
Название станции было веселое, похожее на название крупы. Москвичи так и называли ее — не Перловская, а Перловка. Здесь, в дачном Подмосковье, жила моя подруга. Мы познакомились в эвакуации, и там Аня часто рассказывала, какая у них прекрасная дача. Она закатывала глаза и мечтательно вздыхала, как бы кого-то изображая. И приглашала меня на дачу. Когда-нибудь! Когда закончится война. Когда я приеду в Москву. Когда будет лето. Когда…
Все это было так нереально в сорок втором и вдруг сбылось так скоро, спустя всего два года. Вот только война еще шла. Но исход ее уже был предрешен. Мой отец получил назначение под Москву. И летним днем я спрыгнула с электрички на дощатую платформу Перловки.
Ночью прошел дождь, и теперь все благоухало, пели птицы. Они пели так, как поют только после дождя. Густая трава в пятнах солнечного света, запах сосны и шелест берез — все было празднично и непривычно для меня, как и самое слово «дача». Собственной дачи у нас никогда не было, и теперь в свои шестнадцать лет я впервые видела настоящий дачный поселок.
Я приехала сюрпризом. У меня был адрес и план, как пройти от станции. И я вышагивала вдоль длинных деревянных заборов, выкрашенных в зеленый или голубоватый цвет.
«У нас прекрасный участок», — говорила Аня. Так я узнала, как называется это пространство — часть леса или луга, огороженная забором и принадлежащая одному владельцу. Там, где забор был пониже, виднелись дом или крыша дома, веранда с цветными стеклышками, бочка с водой под водостоком. Иногда собачья будка, иногда качели. Но опять все скрывал бесконечный скучный забор, над которым шелестели чужие деревья.
Вот наконец и улица, указанная в плане. И нужный мне номер над калиткой. И, конечно, забор. Зеленый, длинный, из досок, плотно пригнанных одна к другой. Я заметила возле калитки звонок и нажала кнопку. Нажала еще раз. Никто не отозвался. Тогда, толкнув калитку, я вошла. И пошла по дорожке, мощенной черепицей, к большому, безлюдному на вид дому. Я была разочарована. Неужели зря тащилась сюда? Мы не виделись два года! И я уже так представляла себе ее восторг при моем появлении, ее пискливый голос, сияние голубых близоруких глаз, пулеметную частоту речи!..
Дом был высокий, немного запущенный, со стеклянными верандами наверху и в первом этаже. На входной двери тоже был звонок. Я позвонила. Постучала. Негромко. Потом сильней. На мой стук вышла женщина. Худощавая, в очках.
— Нет, я не родственница, — сказала она низким, прокуренным голосом. — Я снимаю у них комнату и заодно караулю дачу… Они приезжают на выходной, а так всю неделю я одна. Как говорится, сама себе хозяйка. Анечка? Она ваша подруга? Вот оно что! Нет, Анечка приезжает редко. Она терпеть не может дачу… Может быть, вы зайдете?
