Соседи на лавочках покуривают, старухи обсуждают Ларису, ее легкомыслие. Кто-нибудь зазывает Нинку в дом, намазывает на хлеб варенье, наливает молока…
А годы между тем идут. Еще одна зима прошла и еще две зимы. Кажется, пора бы привыкнуть к тому, что старики за зиму старятся, а дети растут. И все же, когда этим летом в поселке я увидела трех девушек, я почему-то очень удивилась.
Да, это были уже девушки. По вечерам они уже не ходили по улице обнявшись, а плавно проплывали, взявшись под руки, — в середине Оля, по бокам — Соня и Нинка. Из них троих одна Соня еще училась в школе — кончала десятый. Оля училась в медицинском техникуме, а Нинка на курсах киномехаников в соседнем городе.
Она и домой-то приезжает только на каникулы, а в остальное время пишет подругам письма и шлет поздравительные открытки к праздникам. Желает успехов в учебе и счастья в личной жизни. Личная жизнь в шестнадцать лет — это, конечно, мальчики. Верней — разговоры о мальчиках, потому что никаких мальчиков нет. Есть только ожидание счастья, только предчувствие.
Они сидят на лавочке под моим окном. Эта лавочка считается самой безопасной — подальше от материнских ушей, — и говорят о мальчиках. Говорит Нинка, а Оля и Соня слушают, изнемогая от зависти.
— Иду с занятий, а он уже стоит, ждет меня, — врет Нинка. — Увидит и прямо бросается: «Где ты была? Я заждался!» Сидим в кино, он обниматься хочет, но я не позволяю. Не люблю в кино обниматься. Вообще я как будущий киномеханик теперь по-другому кино смотрю. Я теперь всякие технические неполадки могу понять. Например, падает напряжение в сети, кадр затемнен…
— Ладно, ты про Виктора лучше… — просит Оля. — Он высокий?
— Метр восемьдесят два. Он хоккеист. Знаешь, какие мускулы! Но вообще-то я в нем уже разочаровалась… Мне больше Павлик нравится.
— Электротехник ваш? — спрашивает Соня.
— Ну да. Черненький. Он в институте заочник, а у нас преподает. Влюбился в меня без памяти. Все девчонки в него влюблены, а он в меня. На вечере только со мной танцует. У нас отличный вечер был. Игры разные, шарады, викторина. Я чайный сервиз выиграла. Жалко, что игрушечный…
— А Виктор как это терпит? — спрашивает Оля. — Что ты с Павликом танцуешь?..
— Что ж ему остается! Плачет он, вот и все…
— По-настоящему? Слезами?..
— Конечно, слезами, — врет Нинка. — Я говорю: «Ты же мужчина, не стыдно тебе?», а он: «Жить без тебя не могу…» Я говорю: «Ничего, сможешь. Ты еще молодой…» Вот, девочки, такие пироги.
— Интересно ты живешь, — вздыхает Оля. — Можно позавидовать. А у нас в техникуме одни девушки…
— А этот твой… Дон-Кихот?
— Да ну его! Надоел! Молчит и смотрит. Вот и вся его любовь. Даже подойти боится…
— Ну, ты первая подойди.
— Сейчас. Разбежалась… Вообще мальчишка он. Ребенок. Воту тебя, Нинка, действительно…
— А мне что-то никто не нравится, — жалуется Соня. — Был один в лагере. Записку мне прислал: «Давай дружить». Только ничего не получилось. Разве по записке получится? Женькой его звали…
— А на внешность ничего?
— Ничего. Обыкновенный. Вот у тебя, Нинка, да! Это парни. Хотя бы посмотреть. У тебя нет карточки?
— Да они, может, сами приедут, — храбро врет Нинка. — Я им обоим адрес дала. Мне что, жалко?..
— Познакомишь? — спрашивает Оля. В ее голосе слышна надежда. Она уже давно влюблена в Виктора. Ничего, что она его никогда не видела. По рассказам подруги, он представляется ей так отчетливо, как будто они давно знакомы. Как будто он ей, Оле, сказал заветные слова: «Жить без тебя не могу…»
На дворе давно стемнело, зажглись окна у соседей. У Маруси — оранжевые, у Ларисы — желтые, а у доктора в окнах — голубое мерцание, — это Сонины родители смотрят телевизор.
Первой зовут Нинку. Лариса с годами стала строгой матерью. Она по-прежнему работает на почте, но уже не почтальоном, а в отделе посылок. К ней захаживает семейный инженер из города, иногда остается до утра — когда позволяют обстоятельства.
Уходит он рано, когда поселок спит. Идет, поеживаясь от холода, по пустынной улице, и видит его одна только молочница Лида — она поднимается раньше всех. Но и одной Лиды достаточно, чтобы вся улица знала — инженер опять ночевал у Ларисы.
