— Вот видите: на Онежском лед, — сказал Прямков, когда Лучников и Андрей скрылись в рубке. — Выходит, мое радио тоже справно работает.
Надя думала о Лучникове. Она вдруг поняла, что этот человек никогда не забудет о своей работе: даже рядом с любимой женщиной он будет думать о всех этих ледовых обстановках, об уровне воды, количестве узлов…
«Бедная его жена», — думала Надя и чувствовала, как эта женщина, его жена, будь она здесь, полюбила бы его еще сильней.
Матросы уже положили мачту, когда за поворотом реки показались тонкие, как нити осенней паутины, провода, и корабль осторожно прошел под ними.
5
Поздним вечером караван пришел в Вознесенье — портовый поселок на Онежском озере. Мерцали, отражаясь в воде, огоньки свайных построек. Улочки были темны, пересечены каналами с разводными понтонными мостками. С приходом кораблей поселок оживился, словно проснулся от спячки. Матросы ушли на базу за хлебом. Они вернулись с мешками, полными свежих буханок, и опять ушли, на этот раз уже с гармошкой. Звуки гармошки долго звучали, затихая, в темноте улиц.
Надя ждала Андрея. Он вместе с Лучниковым ушел на берег в диспетчерскую выяснять обстановку!
Вечер был свежий, но безветренный, и приятно было стоять на палубе, смотреть на мерцающие огни, думать о незнакомой жизни поселка. Темнота делала ее еще таинственней и незнакомей. Пахло сыростью, свежей рыбой и почему-то мокрым тесом: наверно, от новенькой пристани, к которой пришвартовался «Машук».
— Скучаете? — К Наде подошла буфетчица. — Что ж на берег не пошли? Я и то хотела сходить, молочка купить… Страсть как люблю молочко! А потом, думаю, темно, и не вынесет никто… Я его в войну привыкла пить, когда донором была. Нам дополнительно на карточки давали… Всю войну кровь сдавала и потом еще пять лет. А теперь не могу… — Помолчав, добавила: — Здоровье не позволяет…
— И нравится вам на воде? — спросила Надя больше из желания быть любезной.
— Привычка. — Мария Петровна подняла воротник пальто. — Вот вы летом плаваете, а зимой работаете где-нибудь? — в свою очередь спросила она.
— В школе.
— Какой предмет?
— География.
— Ну что же… Географию надо знать, — одобрила она. — А то как я… Кильским шла в первый раз. Думаю, где ж он, Кильский, такой? От кильки, что ль, происходит? — Она хрипловато засмеялась, достала папиросу из пачки. — Вот вы с нами на Севере побываете и ребятам потом все доложите…
Они прошли вдоль палубы на корму. Корабли зажгли бортовые огни, на «Кольцове» заиграла джазовая музыка.
— Хорошо сейчас на берегу, — мечтательно сказала Мария Петровна. — Погуляют наши матросики. Раньше я тоже погулять любила… — Она чиркнула спичкой, и быстрый огонь на миг осветил ее обветренное, морщинистое лицо. — Вам, наверно, не верится, — сказала она, перехватив взгляд Нади. — Но было так. Жизнь, дорогуша, ломает человека… Овдовела я рано. Гришу своего я любила, не гуляла от него ни с кем. А как убили его семнадцатого июня сорок второго года, так и пошло… А теперь, кроме Гриши, и не вспомню никого, как их и не было.
Она помолчала, изредка затягиваясь, и вдруг с живостью обернулась к Наде.
— А вот я вам скажу. Есть такие, что их жизнь ломает, а они не ломаются… Вот я вам историю расскажу. Про нашего командира отряда, про Лучникова, Сергея Николаевича. Говорят, перед войной он в Архангельске служил. Недолго. Может, год или два… И была там одна женщина, хирург. Полюбил он ее страшно, и она его тоже. А потом война, он на Севере воевал, она тоже на фронт ушла… Ну и растерялись. И вот, представьте, сколько прошло лет, а он все надеется ее встретить. Как идет этим маршрутом, на Архангельск, волнуется, друзей в Архангельском пароходстве расспрашивает: ну как, мол, ничего про нее не узнали? И опять просит: «Найдите мне ее…» А разве найдешь? Может, ее на фронте убило. Или замужем, фамилию сменила.
Мария Петровна бросила папиросу за борт.
— Вот какая история, дорогуша!.. Лет-то сколько прошло, а он все любит. А ведь всего и было у них, что повздыхали. Ну, может, поцеловались разок. А ничего такого платонического промеж ними, говорят, и не было!..
